Светка была типичным представителем провинции, оказавшимся в столице то ли в качестве разведенной офицерской жены, то ли провалившейся уже не в первый раз во ВГИК абитуриентки, то ли бывшей лимитчицы ткацко-прядильной фабрики, не желающей покидать Москву. Тайно нарушая строгий паспортный режим советской державы, молодая женщина постоянно пребывала в поисках мужского плеча, облокотясь на которое, можно было бы решить все свои проблемы.

— Тонь, — сказал Аристарх, — со временем с доплатой твою комнату можно будет обменять и на отдельную однокомнатную квартиру, ты об этом думала?

— Конечно, думала, Аристон, — живо отозвалась хозяйка. — Я стариков своих хочу из Сибири забрать в Москву. Ну, разумеется, не сразу, через какое-то время. Главное, что у меня теперь есть своя крыша над головой, — Тонька счастливо прикрыла глаза, — московская крыша. И комната эта — конечно же, только трамплин. Друзья мои, как я счастлива…

— А уж как я счастлива, что моя подруга жилье, наконец, получила, — как бы невзначай потягиваясь на диване и сексуально маня своими формами, сказала Светлана. — Я, ведь, не москвичка, намыкалась по разным съемным квартирам…

И она опять стрельнула хитроватым прищуром раскосых глаз в сторону спортивного журналиста.

— Повезло тебе, Светка, — сказал Виктор, — теперь тоже в центре жить будешь. Ох, и разгуляешься у площади Разгуляя…

Все засмеялись, и Виктор, которого уже начинало развозить, опять предложил тост за новоиспеченную москвичку.

Ларисе становилось скучно. Водку она не пила (в отличие от коньяка). Вина, за исключением пары бутылок портвейна, не было. Но портвейн был жутким, совершенно неудобоваримым. Быть трезвой в хмельной компании — это неинтересно. Трезвым в силу своей спортивности оставался и Аристарх, пригубивший «для приличия» не более двух маленьких стопочек.

Включили музыку. Предполагались танцы-«обниманцы».

Ларисе, находившейся под перекрестными взглядами Аристарха и Виктора, этих танцев совсем не хотелось. Конечно, из «двух зол» она предпочла бы наименьшее — трезвого коллегу, а не хорошо поддатых Антонининых друзей.

А была еще и Марина Влади местного разлива, положившая глаз на тассовского журналиста. И еще — куча выпивки…

«Пора рвать когти, — подумала Лариса, — пока не начались какие-нибудь пьяные обиды и разбирательства, неизбежные в таком контексте, а то и дележ на пары кандидатов и кандидаток»…

Аристарх порывался проводить журналистку хотя бы до ближайшей станции метро, но она отказалась. На радость всей компании, а, особенно, Светлане, которая безошибочным своим кошачьим нутром почуяла в ней соперницу. Но радость ее была недолгой.

Скоро откланялся и сам «великолепный атлет», несмотря на комплимент, которым Светка одарила его сразу после ухода Ларисы. Откланялся, сославшись на весьма прозаическую последнюю электричку, следующую до подмосковных Мытищ, на которую ему надо было успеть…

Лариса была благодарна Антонине за то, что та посоветовала ей сходить в «Экспоцентр» на выставку итальянской мебели. Она столько узнала о заинтересовавшем ее «объекте»!

Во-первых, получасовой документальный фильм, главным рассказчиком в котором выступал сам Атонио. Фильм, правда, был на итальянском. Но референт или секретарь, обслуживающая экспозицию, когда набиралось достаточное число посетителей, на плохом русском языке вкратце комментировала наиболее интересные моменты.

Журналистка, надев темные очки, была само внимание. И сразу поняла очень многое. Возможно, даже гораздо больше, чем бы того хотелось несимпатичной крашеной блондинке лет тридцати трех с плоской грудью, длинным лицом, крупным носом и не очень хорошей кожей лица. В конце своего рассказа Симона (так женщина представилась посетителям) добавила, как бы, между прочим, что является дальней родственницей Антонио. И Ларисе сразу стало понятно: как же хочется этой секретарше стать близкой, самой близкой его родственницей…

Наблюдательная журналистка невольно усмехнулась своему открытию. Впрочем, Симона ей не конкурент. Явно.

Так значит: потомок знаменитого аристократического рода. Владелец домов в Венеции, Флоренции, Риме и фамильных мебельных фабрик. Образованный (Гарвардский университет), молодой и красивый. Ой! И как она смогла всё это вычислить еще в театре, лишь глянув на его осанку и горделиво-изящный поворот головы?

Лариса посмотрела документальный ролик дважды. Она бы посмотрела еще и третий раз, но посетителей становилось всё меньше, и ей не хотелось, чтобы Симона обратила на нее внимание. Пусть на сегодня она, всё же, останется мисс Инкогнито, потому что вполне возможно, что ей сюда придется заявиться еще с «открытым забралом» — уже в качестве корреспондента.

Женщина вышла из «Экспоцентра» и радостно вздохнула. На душе у нее было хорошо. Глаза заблестели, кровь веселее потекла по жилам.

Она становилась прежней Ларисой, которая желала нравиться и сама готова была увлечься.

По дороге домой журналистка заехала в книжный магазин и купила русско-итальянский словарь в надежде выучить хотя бы 100 наиболее употребимых слов. А вечером позвонила Тоньке.

— Вижу, запала ты на аристократа, — усмехнулась коллега. — Я тебя, Ларка, просто не узнаю… Да приди ты на их выставку, как журналист…

— Нет, нет, — возразила Лариса, — работа от меня никуда не убежит. Это запасной вариант. Здесь нужен эффект неожиданности, эффект случайности. Тонь, ну, придумай что-нибудь…

В трубке на время воцарилась молчание.

— Послушай, Ларка, по-моему, и придумывать ничего не надо, — радостно засопела Антонина. — Через пару дней я уезжаю в командировку в Карелию. Я, ведь, этих итальянцев сопровождала несколько дней. У меня куча их фотографий накопилась, причем, неофициальных, которые я должна им просто отдать.

— Ну, ну… — оживилась Лариса.

— Так вот, я позвоню Антонио и скажу, что, мол, срочно уезжаю. И что фото он сможет забрать у моей коллеги в ТАСС — некой Ларисы. По-моему, повод самый нейтральный, непреднамеренный и даже — невинный…

— Тонька, это было бы здорово, — сказала подруга, — но только надо, чтобы пришел именно он, а не кто-то другой из их делегации.

— Да не волнуйся, придет именно он. Атонио заказывал эти фотографии. И, вообще, он у них — самый главный и ответственный. Больше я уже ничего не могу придумать для тебя, — вздохнула Антонина.

— А мне больше ничего и не надо, — обрадовалась молодая журналистка.

И открыла русско-итальянский словарь.

… На следующий день в ее отдел прискакала Тонька, принесла фото.

— Можно, я себе это оставлю? — Лариса прямо-таки обмерла, откладывая снимок, на котором был изображен брюнет с тонкими чертами лица, умными глазами, глядящими сквозь стекла в изящной и дорогой оправе.

— Бери, мне не жалко, — сказала Антонина, положив на стол большой специальный конверт, на котором было написано: «Фото для Антонио».