— Да, и поэтому я честно хочу извиниться перед тобой за сегодняшнюю выходку в столовой.

Олеся тут же немного теряется и шумно сглатывает, а вот румянец становится еще живее.

— Ничего. Все нормально.

— Нет. Правда. Я не хотел… — Вру! Хотел же! — то есть… — Господи, и какого хрена я мямлю? — общем надо было догадаться раньше, что ты никогда не целовалась, — наконец выдаю я.

И Леся вообще становится пунцовая.

— Да с чго ты это взял?! — она стреляет в меня возмущенным взглядом, часто хлопая ресницами.

— Ты просто так вспыльчиво отреагировала. Да и во время поцелуя мне показалось…

— Тебе. Показалось, — цедит Леся. — Или ты намекаешь, что я плохо целуюсь?

Синичкина! Заноза, ты мелкая! Она еще меня об этом спрашивает? Та, кто въелась своим невинным поцелуем мне в молекулы. Та, кто даже не ответила мне на поцелуй.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Плохо, — едко выпаливаю я.

И зрачки в глазах Леси становятся в разы шире.

— Неправда. Я… Я просто растерялась. На нас в упор смотрел Алекс.

Ах, Алекс, значит… У меня противно саднит в горле, и я демонтировано веду бровями. Полностью поддаюсь грязному шабашу своего тестостерона:

— Так докажи сейчас, что мне показалось. Твоего Алеши здесь нет. Теряться нечего, Лесь.

— Ольховский, ты пытаешься взять меня на слабо? Мы же не в детском саду, — и пусть она смело таранит меня взглядом, но дрожь в голосе выдает ее начисто.

Леся нервничает. Издеваюсь ли я? Издеваюсь. Потому что начинаю нервничать сам.

— Вот именно. Мы взрослые люди, — сиплю я, гипнотизируя глазами Лесю. — А тебе ведь действительно слабо и…

— Без проблем. Давай, но это только ради того, чтобы ты заткнулся, — она обрывает меня, лихорадочно выдыхая свой резкий ответ.

Я надменно усмехаюсь, но вся моя спесь сбивается, как только девочка в смешной пижаме делает осторожный шажок, и теперь между нами расстояние, которое не измерить даже миллиметрами.

Она решительно вскидывает подбородок и смотрит в мои глаза. И ее прямой и сосредоточенный взгляд не оставляет мне выбора. Внутри лишь сильнее разливается тягучее чувство предвкушения. Щекочет все нервные окончания, заставляя меня неосознанно облизать свои губы.

Черт возьми! Серьезно? Синичкина сделает это? И от этой мысли слишком приятно тяжелеет под ребрами.

Возможно, проходит вечность, прежде чем дрожащие темные ресницы Леси опускаются, а моей щеки касаются ее кончики пальцев.

И все напряжение у меня внутри ухает куда-то вниз живота. К паху…

Она делает судорожный вдох и тянется ко мне на носочках.

Я вижу уже как в тумане ее приоткрытые губы, которые тянутся к моим губам за поцелуем. Я чувствую на губах ее дыхание. Теплое и жутко будоражащее.

Леся действительно целует меня. На расстоянии и даже не обнимая. Нерешительно задевает мои губы своими. Но это и поцелуем не назовешь.

Это просто едва ощутимые прикосновения.

Осторожные, робкие… И, естественно, без языка.

Но и этого достаточно, чтобы заставить мое сердце бешено стучать, тогда как сам стою, боясь шелохнуться. Я просто ощущаю дурманящее тепло, исходящее от Леси.

Ее поцелуи настолько невесомые, что я даже не сразу соображаю, как они прекращаются.

— И как? — слышу с придыханием где-то у своего лица.

Распахнув глаза, попадаю под, пробивающий такой детской наивностью, взгляд Олеси. Я просто напиваюсь ее взглядом не хуже, чем алкоголем. И ведет меня от этого уже не по-детски.

— Ты целуешься плохо, Синичкина, — мой голос срывается в шепот. И когда Леся, так обиженно закусывает нижнюю губу, то срываюсь уже я сам. Жар с размаха ударяет в грудную клетку, и я хриплю на выдохе. — Но я тебя научу.

Не думая, обхватываю ее лицо ладонями. Не думая, просто впиваюсь в ее рот поцелуем.

Взрослым. Жадным. Настоящим.

Настырно толкаюсь языком к мягким губам. Ощущаю их теплых вкус. Такой же, как и сегодня утром…И, черт подери, Леся отвечает мне сама. Первая находит мой язык своим. Моя голова тут же становится ватная, а в венах на всю одуревает пульс.

Кладу ладони на ее талию.

Сжимаю.

Притягиваю к себе. Делаю так, чтобы она и сдвинуться не смогла.

И то, что Олеся не сопротивляется, а сама же обвивает мою шею руками, лишь обостряет каждый мой нерв наголо.

Ее холодные пальчики скользят по моей коже вверх и прячутся у меня в волосах, а миллиарды охрененно теплых мурашек стремительно опускаются по моему телу под ширинку джинсов. Я не могу это контролировать.

Леся слишком уютная и хрупкая. И чересчур много вызывает во мне желаний, которые стоит держать на привязи. Но мать вашу. Ее рот слишком горяч. Ее язык с каждой секундой становится слишком пытлив. А ее запах…

Мои мысли путаются.

Я позволяю себя больше. И мне глубоко плевать, что мы так не догововаривались.

Делаю два шага вперед, оттесняя Олесю к стене. Заставляю прижаться к ней спиной.

Слегка прикусываю за нижнюю губу, и тут же получаю самый крышесносный звук в мире.

Олеся мучительно стонет и с сильной сжимает мои пряди волос на затылке, а у меня мучительно сводит в паху.

Отпрянь же от меня, Синичкина! Вмажь мне сейчас по морде, ибо я чокнулся.

Да, у меня поехала крыша.

Мы, вообще-то, зажимается у стены совдеповской ванной. Оба продрогшие, мокрые и грязные. И дрожащая Леся льнет к моей груди, где мое сердце сейчас выскоблит дыру.

Но до покалывания в кончиках пальцев мне мало. Я больше не я, а один сплошной гормон гребаного сумасшествия и дурости.

Я целую Лесю с, неподдающейся никакой логике, остервенением. Пытаюсь выцепить в себе хоть крупицу здравомыслия и чувства, что мне все это неприятно.

А мне ведь приятно. Приятно, что она пусть и неумело, но мягко отвечает мне на поцелуи. Льнет ко мне из всех сил. Мне приятно вести ладонью по талии, скользить по изгибу спины, а потом позволить себе нырнуть пальцами под этот дурацкий розовый хлопок пижамы.

Тепло бархатной кожи липнет к моим холодным рукам. Я не хочу отрываться от этого. Моя ладонь проскальзывает по ребрам, пока не оказываются там, где должен быть лиф.

Твою мать! Какого черта под пижамной футболкой у Синичкиной ничего? Потому что под моими пальцами голый бархат ее кожи и…

— Макс, не надо… Пожалуйста… — беспомощный шепот в мои губы едва ли отрезвляет.

Я перестаю чувствовать хаотичное движение Лесиных ладоней у себя в волосах. Теперь они упираются мне в грудь.

Я отстраняюсь, мигом убрав свои руки оттуда, где им в принципе вообще не место. Подпираю ими ледяную кафельную стену, нависая над дрожащей