Гаркнет командир:

– Музыканты, художники, певцы и чтецы – шаг вперед!

Они сдуру и вылезут, сверкая очечками.

И огребут по полной: пошлют их или рояль клубный туда-сюда таскать, или газоны в зеленый цвет красить, или помои свиньям на хоздворе разливать. Потому что интеллигенция должна знать свое место по жизни военной.

Так что дурных нема, товарищ полковник…

– Что, ни одного нету грамотных? – продолжал Самсон Колыбанович. – Таки плохо. Потому что наши кошки уже не ловят наших крысок в прямом смысле. Все грамотки погрызены! Стыдно в люди представить!

– То ваша, набольших, забота, – прогудел кто-то из строя. – Наше дело – меч вострый да конь добрый…

– …да вольная волюшка во чистом полюшке! – поддержали его.

– Это не забота, – ласковым для вразумления голосом сказал Самсон Колыбанович. – Это уже настоящая беда. Повреждены грызунами списки-ведомости богатырские, по каким нам князь стольно-киевский денежное содержание отпускает да довольствием желудочным наделяет… Перебелить те списки надобно, уточнить… Нету грамотеев – сидеть-таки всей заставе голодом и без копеечки!

Личный состав недовольно загудел, но признаваться в грамотности никто почему-то не пожелал. Хотя понятия «ботаник» тогда наверняка еще не было.

Самсон Колыбанович пошел вдоль строя, внимательно вглядываясь в суровые лица бойцов и побледневшие рожицы отроков – как британский премьер Черчилль в военной кинохронике.

И безошибочно ткнул пальцем Косте в грудь:

– Вот ты!

«Это по доносу Колобка. Сдал меня Виссарион Глобальный, больше некому», – подумал Костя. И сделал мужественный шаг вперед.

Остальные облегченно вздохнули.

Колобок на плече помалкивал. Потом охнул и спрыгнул на траву…

– Хороший мальчик, – сказал Самсон Колыбанович. – Честный. Далеко пойдет с одного этого шага…

«А отчего же сам-то не переписываешь?» – подумал Костя.

Но когда вошел в здешний архив, понял – отчего. Отчего в строю грамотеев не нашлось. И почему слинял хитрый Глобальный.

Потому что серых грызунов боятся не только женщины, но даже целые боевые слоны…

На полках вдоль стен среди клочков и огрызков непонятного происхождения шныряли канцелярские крысы – отделениями, взводами, батальонами. От обыкновенных они отличались только предельной наглостью и каким-то подобием очков вокруг глазок. Крысы пищали, махали хвостиками и не обращали на людей никакого внимания. Стоял непрерывный и жуткий хруст…

– Коты сюда уже давно не заходят – боятся, – сказал Самсон – деловой богатырь. – Амбар они кое-как еще удерживают, а тут… На канцелярскую крысу и кот нужен канцелярский, а где его взять?

И махнул рукой.

«Ой!» – подумал мальчик, а вслух сказал:

– Щас сделаем!

И побежал в казарму паробков.

Паробки встретили его угрюмым ропотом – любимчиков начальства нигде не жалуют. Кого ненавидят солдаты всех времен и всех призывов? Да того, кто командира части возит или в штабе на машинке стучит!

Знали бы они, несмышленые…

– Кузьма-Демьян, просыпайся! – позвал Жихарев. – Надо зачистку провести в одном месте.

– Давно не вопрос, – откликнулся филин и слетел Косте на плечо с поперечной балки.

– Только там все запущено! – предупредил Костя.

– Мы работаем над этим, – откликнулся Кузьма-Демьян.

И они поработали.

…Через несколько минут канцелярские крысы хлынули на двор изо всех щелей. Самсон Колыбанович всплеснул руками и закричал:

– Ребятушки! Не выдайте! Отсекай их от амбара, отсекай, а то голодом помрем!

Богатыри, грозно топоча сапогами, выстроили вдоль амбара живую стенку, словно футболисты. Кто-то догадался достать из-за голенища нагайку…

Филин Кузьма-Демьян парил над крысиным потоком и, вроде пастушеской собаки, заходил то справа, то слева, стараясь сбить серых паразитов в колонну. В конце концов ему это удалось – и общими усилиями вещей птицы и богатырской воли все канцелярские крысы, теряя на ходу очки, организованно устремились в ворота заставы…

– Сейчас в поле побегут, – задумчиво сказал Самсон Колыбанович. – По зерновым ударят. Ой, не погладит нас Микула по головке… Хотя это еще когда-то будет!

Но вовсе не крысы стали главным испытанием для писаря Жихарева.

Когда с этой бедой было покончено, а паробки под надзором Кости подмели и убрали все следы преступного крысиного режима, деловой богатырь Самсон поставил на стол большую глиняную корчагу с бурой жижей и выложил пучок гусиных перьев.

– Чернил тебе на два века хватит, – весело сказал он. – Чтоб я столько на свете прожил, сколько тут чернил. А перья все из правого крыла, как положено…

«Перьями, кажется, еще Пушкин писал, – подумал Костя, вспомнив картинку в учебнике. – Значит, я-то и подавно справлюсь!»

Но все-таки спросил:

– А почему именно из правого?

– Так пишем-то мы справа налево! – сказал Самсон Колыбанович. – Мы же не хазары и не какие-то басурмане, чтобы навыворот корябать! А вот тебе и пергамент – только под личной подушкой и сохранил!

И с этими словами хлопнул на стол толстый рулонище толстой же бумаги – только не белой, а желтоватой.

– Резать будешь по мере надобности, – сказал он. – Ну, чини перышко!

И тут Костя понял, что снова попал. Оказывается, перья еще как-то нужно чинить?

Он вспомнил, что в школьном музее, где стояла старинная тяжеленная парта, хранились под стеклом старинные же ручки с металлическими перьями. Перья были расщеплены на конце.

Он выбрал перо из связки, взял самодельный ножик…

– Кто же так чинит? – сказал Самсон. – Чему тебя учили, отрок? Вот как надо!

Он ловко срезал кончик пера, потом расщепил…

– Сперва обмакни в чернила, – сказал Самсон. – Вот так…

Первой буквой учащегося Жихарева в мире былин стала клякса.

Она была похожа на черное солнце.

Правда, Костя не знал, что это именно клякса – нет такого слова в нынешней школе…

А вот богатырская затрещина от Самсона Колыбановича очень даже есть – здесь и сейчас!

И не пожалуешься без особого телефона…

– Пергамент, чтоб ты знал, – сказал Самсон, – делают из кожи совсем молоденьких теляточек. И мы уже не получим от них ни молока, ни мяса, ни приплода – представляешь, сколько он стоит! Тут целое стадо пришлось забить! Бери ножик и вычищай… А потом надо вот такой пемзочкой загладить… И вот такой костяной лопаточкой заполировать…

Хорошее дело, оказывается – пергамент! Можно соскрести с него любую ошибку так, что ни один учитель не придерется!