в деревянно постукивавший содержимым большой мешок, а каких обычно хранят картошку, и привычно начал извлекать окаменевшие на морозе тестяные катышки.

— Так до весны и пролежат? — поинтересовался Сергей, оглядывая кухню.

— До весны? — Дольский рассмеялся. — Съедим раньше. Вот гляди, сейчас кастрюлечку затарим на вечер, — он поставил на плите дюралевую емкость размером с доброе ведро. — Да под «чистую слезу» и уговорим… Подумаешь, делов! — он снова хохотнул.

Увидев доставаемую из холодильника запотевшую бутылку водки, поименованную Дольским «чистой слезой», Орлов ский отчаянно замотал головой.

— Не могу! Не упрашивай…

— Боишься, что позвонят, а ты не в форме. Ерунда! По пятьдесят грамм за встречу друзей, а? Никто и не почувствует… Слушай, может, по состоянию здоровья? Или…

— Со здоровьем у меня все в порядке, но пить не буду! — решительно отрезал Орловский, отодвигая приготовленную стопку. — Пельмени с удовольствием, а большего не проси…

Дольский недовольно боднул воздух, но бутылку убирать не стал.

— Неволить не смею, может одумаешься — пятьдесят грамм еще никого с ног не сбивали…

Не прошло и получаса, как на столе дымилась паром огромная лохань, полная благоухавшими ароматами домашних пельменей. В воздухе витали пряные запахи перца и лаврушки.

— А для убежденных трезвенников, — съехидничал Дольский и смешно дернул носом, — пожалте, вот брусничный морс. — Он водрузил на стол небольшой бочонок с висевшим на краю ковшиком. — Немного горчит. Ягоду, когда морозцем прихватит, наипервейшее дело, а уж горечь… Приходится мириться. Кстати, и пельмешки такие ты не пробовал, они не ваши московские, свинные или говяжьи… Сохатинка! Что за мясо!.. Пряное и без специй.

— У вас с этим запросто? Лицензия?

— А шут его знает… Я сам не охотник…

— На рынке продают?

— Ну, ты хватанул. Кто же ее на рынке продавать будет… Раздавят в один миг. Свинины-то по шесть рублей при карточной системе и то не хватает, а тут сохатина! По большому знакомству только и достанешь — там сосед, к примеру, угостит, или кто с работы на охоту идет. Тогда другое дело… Ну, хватит разглагольствовать, за дело! Первый тост — за встречу друзей… За то, что журналистский путь привел тебя в наши провинциальные палестины!

Сергей послушно поднял рюмку красного прозрачного морса и скорее насмешливо, чем серьезно чокнулся с коллегой. Морс в самом деле заметно горчил.

— А теперь на пельмешки налегай! Пока горячие — самый смак… Перчик вот, уксус… Закончим баловаться с огнем, я тебе такую штуку сделаю! За другим окном у меня добрый шматок нельмочки. Ел когда? А… На стружечки острым ножичком ее пощепим, а потом под маканинку и пожар потушим… Строганина у нас — первое дело!

— Ну, поехали! — он бодро поднял вверх в вытянутой руке вторую стопку. — Ну, давай, давай, трезвенник, подымай гвои «боржом»…

Неспешно текла беседа. Вспоминали общих знакомых, не забывая время от времени поднимать бокалы: один с водкой, а второй с морсом…

— Ты мне немного расскажи про эту историю, — предложил Дольский уже слегка заплетающимся языком. Его тянуло на пространные рассуждения, и он практически не переставал говорить. — У нас, понимаешь, тут свой мир, может, чего посоветую, исходя из местных специфических условий…

А на Сергея вдруг навалилась усталость. Видно, сказалась бессонная ночь в самолете. Дольский заметил его зевоту и предложил:

— А, черт! Плохой я товарищ… Не сообразил, что тебе с дороги неплохо бы отдохнуть. Это мы мигом сообразим. — Он неуверенно встал из-за стола и покачиваясь пошел в комнату. Там с трудом извлек из-за шкафа раскладушку и принялся готовить постель.

— По нашему-то сейчас час дня, а у вас в Москве только семь утра, вот ты и раззевался… — он хмыкнул. — А как тебе морсик?

— Нормально! Но горчит между нами говоря, здорово — кажется ягода средней полосы послаще… А впрочем, черт ее знает…

— Ягода! — засмеялся Дольский. — Причем здесь она? Ложись, отдыхай… Выспишься — поймешь в чем дело…

— В смысле?

— Так это же я тебя потчевал дамским винцом. У нас не завозят — ни сухого, ни крепленого, никакого… Вот жена и добавляет в морс немного водки… Так, для скуса! А ты — ягода!

После слов Дольского Сергей понял, что в голове действительно немного шумит.

— Зря ты это… — успел пробормотать Сергей и тотчас провалился словно в яму.

Дольский на цыпочках вышел из комнаты и долго возился на кухне, собирая и перекладывая в мойку грязную посуду. Затем он сладко потянулся и с наслаждением, глядя на морозное полуденное солнце за окном, с пафосом произнес: «Друзья, прекрасен наш союз!» Потом задумался, принялся чесать мизинцем переносицу. «Однако у Пушкина не так… Память подводит». И снова принялся цитировать: «Друзья мои, прекрасен наш союз! Он, как душа, неразделим и вечен…» А дальше? Вот склероз… «Неразделим и вечен… Неразделим и вечен…» Ну и хрен с ним, с этим Пушкиным!” Налил до краев полную стопку и, осушив единым глотком, тотчас налил другую.

6. ВАШКО ОЗАДАЧЕН…

За долгие годы службы Иосиф Петрович так и не сумел толком обставить свою двухкомнатную квартиру. Дома он бывал редко, в основном возвращался заполночь, выходных у него почти не было и домашнюю лямку тянула жена. После ее смерти дети постепенно растаскивали имущество по своим семьям и осталось отцу совсем немного — шкаф, кровать, комод да тумбочка с телефоном.

«Старый друг лучше новых двух!» — считал Иосиф Петрович и не спешил ничего менять в обстановке. Небольшим дополнением к ней стали развешенные по стенам фотографии — вот он с женой и дочкой, вот фотография сына с невесткой на фоне сухумских пальм… На рамках потрескался лак, стекла немного запылились.

Скинув плащ, Вашко с размаху плюхнулся в кресло, отчего оно жалобно скрипнуло — это был привычный звук. Иосифа Петровича гораздо больше взволновало бы, если бы вдруг скрипа не было. Причин для этого могло быть лишь две: либо нет ножек, либо он оглох. Обе они его не устраивали.

Зазвонил телефон. Вашко снял трубку.

— Привет, Йоса! — так его мог называть лишь один-единственный человек. Его голос был хрипловат, но Вашко отчетливо представил сухую поджарую фигуру собеседника, как всегда безукоризненно одетого, по-спортивному подтянутого. «Надо будет при случае спросить, как ему это удается? Одногодки, а поди ж ты…»

— Привет, Леон! — эти полушутливые прозвища они дали друг другу более двадцати лет назад и других теперь уже попросту не знали, хотя «Йоса» давно растерял пышную шевелюру, а «Леон», что означало на самом деле Леонид, при всей сохранившейся стройности фигуры был совершенно сед.

— Ты хорошо сидишь?

— Не бойся, не упаду. Говори, что