А сам он находился в состоянии нервного срыва. Исполнительный комитет Совета рабочих и солдатских депутатов запретил своим членам участие в правительстве. Чхеидзе уже отказался от вхождения в него и оставил Керенского в тревожной изоляции. «Было странно идти по улицам без привычного сопровождения агентов, мимо горящего здания жандармерии, – вспоминал он, – на мое решение войти в правительство оказали влияние и мысли об арестованных, томившихся в Правительственном павильоне (Щегловитов и др.). И если кому-то из царских министров удалось спастись от ярости толпы и революции, избавиться от очередного кровопролития, то этим спасителем был я». И вдруг необъяснимая сила, как когда-то в университетские годы, овладела им. Он пришел на заседание Совета и заявил, что без его личного участия новое революционное правительство не получит широкой поддержки народа, что он больше не может ждать от Совета одобрения намеченного им шага, что своим участием в работе правительства он повысит престиж Совета, попросил у него вотума доверия, говорил искренне и яростно, зажег его членов своей темпераментной и аргументированной речью. Конец речи вызвал шквал аплодисментов, члены Совета в едином порыве подняли его на плечи и пронесли через всю Думу до дверей комнаты, где Временный комитет определял состав правительства. Керенский восторженно принял это решение Совета, впоследствии прощая ему некоторые нелояльные по отношению к нему действия.

Между Исполнительным комитетом Совета и Временным комитетом наметились точки соприкосновения. Последнему было разрешено на его усмотрение составить правительство и получить власть на следующих условиях:

1) объявление полной амнистии по всем политическим и религиозным делам,

2) свобода слова, союзов, собраний и стачек,

3) отмена всех сословных, национальных и религиозных ограничений,

4) замена полиции милицией,

5) демократические выборы в органы местного управления,

6) отказ правительства от всяких шагов, предрешающих форму правления, до созыва Учредительного собрания,

7) невывод и неразоружение революционных полков,

8) установление гражданских прав для солдат.

Эти условия устроили рассматривавшего их Милюкова, кроме пункта, предрешающего форму правления. После споров была принята компромиссная формулировка: «Немедленная подготовка к созыву на началах всеобщего, равного, прямого и тайного голосования Учредительного собрания, которое установит форму правления и конституцию страны. Милюков внес поправку в пункт о правах солдат, вспоминая конфуз с приказом № 1. Права солдат определялись „в пределах, допускаемых военно-техническими условиями“.

На рассвете 2 марта был объявлен состав правительства. В него вошли: председатель и министр внутренних дел – князь Г. Е. Львов, министр иностранных дел – П. Н. Милюков (кадет), военный и морской – А. И. Гучков (октябрист), путей сообщения – Н. В. Некрасов (кадет), торговли и промышленности А. И. Коновалов (прогрессист), финансов – М. И. Терещенко, просвещения – А. А. Мануйлов (кадет), юстиции – А. Ф. Керенский (трудовик), государственный контролер – И. В. Годнев. Ленин объяснял это так: «Власть досталась в руки капиталистов потому, что этот класс имел в руках силу богатства, организации и знания». Насчет знания, культуры и навыков руководства министров он был прав. Забыл лишь упомянуть, что этих «капиталистов» (Керенский – адвокат, Шингарев – земский врач и т. д.) хорошо знал народ. Шестеро из них входили в список «министерства доверия», которое намечалось еще осенью 1915 года.

А вот мнение рассудительного очевидца Зинаиды Николаевны Гиппиус, знакомой с Керенским и другими политиками. Читаем ее Дневник: «Революционный кабинет не содержит в себе ни одного революционера, кроме Керенского. Правда, он один многих стоит, но все же факт: все остальные или октябристы, или кадеты, притом правые. Как личности – все честные люди, но не крупные, решительно.

Милюков умный, но я не представляю себе, во что превратится его ум в атмосфере революции. Как он будет шагать по этой горящей, ему ненавистной почве. Да он и не виноват будет, если споткнется. Тут нужен громадный такт; откуда, если он в несвойственной ему среде будет вертеться?

Вот Керенский другое дело. Но он один.

Смутные слухи о трениях в Совете насчет времени Учр. С. Немедля или после войны. Доверие Керенскому, вошедшему в кабинет, положительно спасает дело. Даже Д. В. (Мережковский – В. С.), вечный противник Керенского, сегодня признал: «А. Ф. оказался живым воплощением революционного и государственного пафоса. Обдумывать некогда. Надо действовать по интуиции. И каждый раз у него интуиция гениальна. Напротив, у Милюкова нет интуиции. Его речь – бестактна в той обстановке, в которой он говорил».

Это подлинные слова Д.В.: «это только то сознание, к которому должны, обязаны, хоть теперь, прийти все кадеты и кадетствующие. Я их ненавижу от страха (за Россию) совершенно так же, как их действенных антиподов – крайних левых. В Керенском – потенция моста, соединение тех и других во что-то единое третье, революционно-творческое, единственно нужное сейчас».

Мнение народа, во всем его разнообразии, уловить сложно и вопрос – существует ли такое общенародное суждение о происходящем.

Один человек из народа, мыслящий, рассуждает так: «Дом Романовых достаточно показал себя. Не мужественно Николай себя вел. Ну, мы терпели, как крепостные. Довольно. А только Родзянке народ не доверился. Вот Керенский и Чхеидзе – этим народ поверил, как они ни в чем плохом не замечены. А войну сразу прекратить немыслимо. Вильгельм брат двоюродный, если он власть возьмет – он там опять Романовых посадит, очень просто. И опять на триста лет».

Наблюдения Зинаиды Николаевны весьма интересны и отражают суть событий: «Все похожи в стиле „ангелы поют на небесах и штандарт Временного правительства скачет“. Однако трения не ликвидированы. Меньшинство Совета рабочих депутатов, но самое энергичное, не позволяет рабочим печатать некоторые газеты, и, главное, становиться на работы. А пока заводы не работают, положение не может быть твердым. У просто „улицы“, переходящей в „демократию“, общее настроение: против Романовых».

Безусловно, в этом немалая заслуга Александра Федоровича Керенского, разбудившего самосознание народа своими речами и статьями, своими выступлениями на политических процессах. Но, как справедливо заметила Гиппиус, он «один» истинный революционер. «Был Н. Д. Соколов, этот вечно здоровый, никаких звезд не хватающий твердокаменный попович, присяжный поверенный – председательствующий в Совете рабочих депутатов… Н. Д. Соколов рассказывал мне подробно полусмущаясь, полуизвиняясь, что именно в напряженной атмосфере митинга написал приказ № 1. Приказ будто был необходим, так как из-за интриг Гучкова армия в период междуцарствия могла присягнуть Михаилу…» «Но вы понимаете в такой бурлящей атмосфере, я больше думал о солдатах, а не об офицерах…». Сей «митинг», сам себя избравший парламент, иногда соглашается с правительством, иногда нет. Со своей точки зрения он прав. Какие же это «революционные» министры, Гучков и Милюков? Но вообще-то тут коренная нелепость, чреватая всякого рода последствиями…Революционность митинга-совета не оформила какую-нибудь твердую, но одну линию; и себя не ограничила… Я не говорю о Соколове, но другие, знают ли они чего хотят и чего не хотят?.. Беда в том, что ничего этого пока не намечается…