Фотографии, старые, пожелтевшие, с рубленым узорчатым краем и изображениями, больше похожими на рисунки тушью.

– Это он, Никита Александрович Озерцов, полномочный губернский представитель Особого отдела ОГПУ. А слева – его секретарь, правая рука и, как предполагает дед, дальний родственник, Сергей Аполлонович Корлычев.

Они и вправду были похожи: то ли из-за чекистской формы, то ли из-за неестественной, почти болезненной худобы, то ли из-за выражения глаз, в которых Руслану чудилась обреченность.

Конечно, чудилась, сложно рассмотреть выражение глаз на черно-белом снимке семидесятилетней давности.

– Дед познакомился с ними в тридцатом году, когда по решению Политбюро ЦК партии наркоматы внутренних дел союзных и автономных республик упразднялись и руководство деятельностью милиции и уголовного розыска перешло к ОГПУ. В 1930-м была даже организована Главная инспекция по милиции и уголовному розыску.

Все-таки было с этой фотографией что-то неладное, Руслан не мог понять, что именно, но… где-то он уже видел этих людей, вернее, кого-то на них похожего.

Да нет, совпадение.

– Озерцов возглавлял отделение ОГПУ в городе, причем власть его была почти абсолютной. Нет, конечно, существовали определенные нормативные документы, ограничивающие полномочия да и вообще придававшие видимость законности действиям разведки, но так уж вышло, что, во-первых, к тридцатым структура ОГПУ настолько разрослась, что местные органы фактически вышли из подчинения центра, а во-вторых, Озерцову, по словам деда, на законность и постановления было глубоко наплевать. Он был вообще личностью прелюбопытной. Конечно, знакомство поначалу ограничивалось служебными, так сказать, отношениями.

– А потом переросло в личные? – Руслан начал злиться. Стоило переться через весь город, чтобы выслушать еще одну занудную лекцию, на этот раз о давно сгинувшем комиссаре, или кем там был этот Озерцов.

– Личные… в некоторой степени да, личные, – Ефим Петрович не обиделся. – Видите ли, дело в том, что Мертвый Крест – именно это словосочетание использовал дедушка – принадлежал Озерцову. И история, с крестом этим связанная, прелюбопытна. Будете слушать?

– Буду, – Руслан с тоской поглядел на пустую чашечку. Кофе бы еще. И терпения.

– Итак, многие вещи мой дед знал от самого Озерцова, к которому в тридцать шестом был приставлен в качестве секретаря, да и водителя заодно. Ну и присматривать, естественно, времена-то изменились. И вот ведь странное дело, Озерцов этих изменений будто и не заметил. Жил себе, как прежде, широко, с размахом уездного властелина, и не трогали же его!

– Неужели?

– Поймите, дело даже не во власти, которую тот заимел, а в том, что он говорил… не глядя, не думая, кто перед ним, совершенно не опасаясь… и слухи-то ходили, что сам нечистый Озерцова берег… Дед, конечно, полагал, что дело в наличии покровителя, но… в те времена и покровители не всех спасали. Так вот, возвращаясь к делу, была у Никиты Александровича привычка, напившись, каяться в грехах. И Мертвый Крест выплыл именно на одном из подобных покаяний. Тут придется отступить и коснуться личности Сергея Аполлоновича, который, если помните, был заместителем Озерцова. Тоже личность неординарная, бывший офицер царской армии, дворянин из рода пусть и не слишком известного, но достаточно древнего, то есть человек, по определению к идеям коммунистическим непричастный, если можно так выразиться…

У человека на фотографии были очень правильные, несколько резковатые черты, и выражение лица спокойное, даже умиротворенное, если бы не взгляд.

Такие глаза, пожалуй, бывают только у маньяков или полных психов. Руслан моргнул, прогоняя наваждение. Похоже, разбуженная рассказом Кармовцева фантазия разыгралась.

– А Озерцов, напротив, типичный пролетарий. Мать, согласно официальной биографии, – крестьянка, неофициальной – проститутка, отец неизвестен. Был женат, но супруга фактически сразу после свадьбы скончалась. Это событие, если верить деду, оказало весьма сильное влияние на характер Озерцова, который и прежде отличался неуравновешенностью. Говоря простым языком, Никита Александрович просто озверел, устроил в городе эпоху тотального террора, перемежая пьянки с расстрелами. Прошу заметить, действовал несанкционированно.

Ефим Петрович прервался и, извинившись, вышел из комнаты. А ведь, если подумать, выходит парадокс: потомок чекиста, историк, специалист по символике, упрекает другого чекиста в излишнем зверстве.

Все-таки где-то Руслан эту фотографию уже видел…

– Я, конечно, понимаю, – Кармовцев вернулся с бутылкой коньяка и двумя рюмками, – что верить написанному нужно с оглядкой, многое приходится читать между строк, многое преувеличено, однако, полагаю, скрывать что-либо, относящееся к той, давней истории, не имело смысла, в конечном итоге дед был лишь зрителем, наблюдателем.

Ефим Петрович разлил коньяк по рюмкам, жидкость отливала всеми оттенками янтаря и пахла приятно.

– Вы уж извините, следовало бы к кофе, но как-то запамятовал, а тут вдруг подумал, что разговор и вправду будет долгий, утомительный, так что, полагаю, вполне к месту. Вы ведь не возражаете?

Руслан не возражал.

– Возвращаюсь к тем давним событиям. Сергей Аполлонович оказывал на своего шефа влияние, которое не поддавалось здравому осмыслению. Поэтому дед и предположил родство. Не знаю, но, по-моему, для такой личности, как Озерцов, родство – не слишком весомый аргумент, чтобы прислушиваться к кому-то. Дело в ином, возможно, в том самом Мертвом Кресте, который вас интересует. Изначально крест принадлежал Сергею Аполлоновичу, являлся родовой реликвией, знаком, переходившим от отца к сыну, отсюда и уникальность, и явные языческие корни. Хотелось бы, конечно, самому взглянуть, чтобы убедиться, но, полагаю, вещь эта относится веку к десятому, а то и раньше…

Вот странное дело, всего одна рюмка коньяку, а лекция уже не кажется нудной, да и Кармовцев меньше раздражает.

– К Озерцову крест перешел в тридцать втором, после ареста его заместителя. Хотя тут снова противоречие, потому как дед пишет, что Озерцов заявил, будто крест был подарен значительно раньше, при первом знакомстве, и даже каким-то образом спас Озерцову жизнь, но при этом проклял. Причем проклял именно жизнью.

– В смысле?

Ефим Петрович развел руками.

– Самому непонятно. Судя по всему, Озерцов увязывал арест и смерть заместителя именно с крестом. А я же, в свою очередь, делаю некоторые выводы… Родовые реликвии не дарятся просто так, родовые реликвии передаются от отца к сыну. Теперь далее, разница в возрасте у этих двоих двадцать лет, опять же явное внешнее сходство, которое нельзя не заметить, плюс к этому отсутствующие данные об отце Никиты Александровича… недостоверные данные о матери.

– Родство было более близким, чем предполагал ваш дед?

– Вот именно, – Кармовцев обрадовался. – Родство было прямым, возможно, Озерцов – незаконнорожденный сын Корлычева, отсюда и несовпадающее отчество, и возможность слегка изменить биографию. Но оба об этом родстве знали, тогда влияние, которое оказывал на Озерцова его заместитель, вполне объяснимо, и служба Корлычева в ОГПУ, и крест, вроде бы переданный раньше, но реально перешедший к младшему чекисту лишь после смерти Сергея Аполлоновича, в эту теорию вписывается. Тогда проклятие, доставшееся Озерцову, это не жизнь, а необходимость жить, осознавая, что расстрелял собственного отца.