Она появилась в дверях лодочного сарая и развернула афишу фильма.

«Унесенные ветром»? – произнес Дрейк, поднимая голову от умывального тазика.

Я знала, что где-то она есть. Мне ее подарил один американец. И я подумала, что ты мог бы повесить ее на стену рядом со столом.

Спасибо, сказал Дрейк.

Он вытер руки и взял афишу.

Думаю, она украсит и оживит обстановку, сказала Дивния. Такие картинки должны нравиться молодым людям.

Ты права, согласился Дрейк.

Он вынес тазик наружу и выплеснул мыльную воду на куст шиповника.

Интересно, как бы я смотрелась, будь у меня такие же яркие губы, сказала она.

Что?

Как у нее, пояснила Дивния, указывая на афишу.

Как у Вивьен Ли? – уточнил он.

Это имя актрисы?

Да, насколько я помню.

Стало быть, как у нее.

А какой оттенок ты предпочла бы?

Красный. Или оранжевый.

Пожалуй, лучше красный.

Да, наверное.

Ты смотрелась бы сногсшибательно, сказал Дрейк.

Он не заметил улыбку, на мгновение озарившую ее лицо, и направился к камину, где сохли постиранные носки.

Я смотрю, у тебя тут письмо, сказала Дивния, следуя за ним.

Дрейк передал ей конверт, взяв его с каминной полки.

Это не для меня, Дивния. Я должен доставить его по адресу, только и всего. Человеку, чье имя здесь написано.

Почему?

Просто я пообещал кое-кому это сделать, сказал он, надевая носки.

Она стала рассматривать письмо, поднеся его близко к глазам. Вслух прочла имя адресата: «Доктор Арнольд». И в тот же миг воспоминание, хлесткое и резкое, как удар хлыстом, вынудило ее опереться на стол, чтобы сохранить равновесие. А уже в следующий момент это чувство узнавания исчезло, словно кто-то вырвал из книги несколько страниц, оставив только их корешки – как намек на что-то здесь некогда бывшее.

Все в порядке? – спросил Дрейк.

Да, сказала она тихо. Да, в порядке.

Тебе надо прилечь, сказал он и повел ее к кровати. Выглядишь усталой.

Ожидание утомляет, сказала она.

Это верно.

Когда ты собираешься?

Что?

Письмо, пояснила она. Когда ты собираешься доставить его по адресу?

Уж точно не сегодня, Дивния. Сегодня я никуда не собираюсь. И завтра тоже. И вряд ли послезавтра.

Хорошо, сказала она, кивнув. Это хорошо.

Слабый румянец вновь появился на ее щеках. Она не хотела, чтобы он куда-нибудь уходил. Она все больше к нему привязывалась.

Вся вторая половина дня была в его полном распоряжении. Дивния отправилась на ботике в «деревню другого святого», по ее выражению, чтобы доставить лекарственные растения и сироп шиповника тем, кто до сих пор отказывался иметь дело с дипломированными врачами.

Туча уплывала, давая простор ясному голубому небу; крики гусей и чаек разносились над речной долиной. Море отступило от берега, но время прилива уже близилось. Спрессовавшийся, на удивление плотный песок под ногами был испещрен темными нитями водорослей, спиральными выбросами пескожилов, а также раковинами моллюсков – мидий, сердцевидок, береговых улиток, – регулярно входивших в их вечернее меню. Неподалеку от церкви на обнажившееся дно села стая черных ворон, которые начали ворошить гниющие водоросли и выковыривать из норок пескожилов.

Оставшись наедине с собой, Дрейк мысленно вернулся к ночи своего первого появления в этих местах. Воспоминания все еще были нечеткими, концентрируясь вокруг странного знака, который возник перед ним из зеленой изгороди и приказал: СТОЙ ЗДЕСЬ. В ту ночь старая Дивния сказала, что уже давно его ждет. Как она могла предвидеть его появление? Он и сам-то не думал, что окажется здесь.

Солнце клонилось к закату, когда он пересек луг и вышел на дорогу, которая в былые времена – во времена Бога, Хлеба, Достатка и Мужчин – носила гордое имя Главный тракт. Искал он тщательно и добросовестно, но целый час поисков на отрезке дороги в районе заброшенной пекарни не дал результатов. Ничего похожего на тот самый знак. И за этот час на дороге не показалось ни одного автомобиля или повозки. Это была деревня-призрак. В застывшем воздухе давних лет стояла такая тишина, что можно было бы услышать падение капли.

Он сел на каменный придорожный столбик, закурил и, поигрывая зажигалкой, отметил, что дрожание рук уменьшилось, определенно уменьшилось. Понаблюдал за уже привычными воздушными танцами скворцов, которые проделывали это ежедневно с приближением сумерек. Они кружились и пикировали в сочной голубизне неба; и, разделяя их радость, он на минуту забыл о странном знаке и о том, что знала или чего не знала старая Дивния Лад. Сейчас Дрейка занимало нечто другое, и когда солнце, смещаясь на запад, на мгновение его ослепило, он уронил зажигалку на землю. Наклонился, чтобы ее поднять, и тут увидел это. Перевернутым – при наклоне между своих расставленных ног, – но он все же это увидел и тотчас опознал. А после расхохотался. И когда он двинулся в обратный путь через луг к реке, позади него у дороги остался стоять гранитный столбик, отблескивавший в лучах вечернего солнца. Гранитный столбик с грубо и неровно высеченной надписью:

Ночь выдалась безлунной, широкие мазки розовато-лиловых тонов расплывались на темно-синем небосводе. Вода в реке поднималась, по ее светлой поверхности скользили тени, и в такт их движению звучала музыка. Знакомое соло на трубе витало среди деревьев. Армстронг.

Луи, шептали голоса.

Очень давно Дрейк не слушал музыку. Уже успел забыть, какой она бывает волнующей и заводящей. Месяцами он пытался вспомнить название джаз-клуба в Париже, где он побывал после войны. Он пытался и не смог вспомнить это название еще на пароме, когда возвращался в Англию и, держась за ограждение, пачкал рвотой собственные ботинки.

Но он помнил, как вслед за группой американских солдат – все они были черные – спустился в пропахший потом подвальчик, где было много танцев, табачного дыма и выпивки, где громкая музыка не умолкала ни на секунду, а мужчины и женщины танцевали так, будто занимались сексом в вертикальной позиции, не снимая одежды. На стул рядом с ним села женщина, француженка.