— Хорошо, Катрина. — Карл смотрел перед собой, его руки спокойно лежали на рулевом колесе, но губы слегка подрагивали. Или он сдерживал ироническую улыбку, или мне удалось тронуть его. — Если в Германии запахнет жареным — я уеду в Америку. Меня как-то приглашали читать лекции в Новой школе, и мне там понравилось. Пришлю вам оттуда открытку, чтобы вы не волновались.

Я кивнула, не поверив ему. Но через несколько лет я получила открытку от доктора Бирнбаума из Филадельфии: «Моя дорогая мадемуазель Катрина (или уже мадам)? Я выполняю данное вам когда-то обещание, хоть и не сразу. Мне удалось улизнуть из мышеловки, и ваша давняя просьба сыграла тут не последнюю роль. Спасибо. Я работаю на муниципальном медицинском факультете, слежу за вашей научной работой. Буду рад, если вы приедете в гости. Карл».

И вдруг я поняла, какие слова произнесла Тереза, обращаясь к доктору Бирнбауму.

«Сегодня же будешь со мною в раю», — сказал Иисус сораспятому.

Тереза прожила на свете еще тридцать шесть лет, пережив гитлеровский режим, войну, разруху, издевательства и гонения. Гитлер преследовал всех, кто писал о Терезе, но ее самое тронуть не решался, хотя унижал ее и издевался над ней, через нацистскую прессу заявляя, что она якобы представляла собой угрозу «народной гигиене и просвещению».

Нацисты решили расправиться с Терезой только после капитуляции Германии. Ее дом был окружен, эсэсовцы ворвались в дом, где ее не было. Родственники ничего не знали. Тереза заранее укрылась в тайнике, устроенном приходским священником для хранения церковных ценностей и особенно важных архивов. Вместе с ней в тайнике прятались четырнадцать детей.

Она помогала больным, открыв в себе способность брать на себя их страдания. Она принимала паломников, отвечала на бесконечные письма, поддерживала отчаявшихся и дарила новую надежду утратившим веру. Все так же она продолжала работать в поле, ухаживать за садом и убираться в церкви, которая очень украсилась за счет паломников.

И все эти годы она ничего не ела и не пила. Принимала многочисленных гостей и паломников, усаживала их за стол и садилась с ними, поддерживала беседу, а потом мыла посуду. Не делала из своего абсолютного постничества подвига, и наконец к этому все привыкли и даже как-то перестали замечать. В этом не было чуда, вернее — чудо стало обыденностью. Не удивляемся же мы синему небу, цветению яблонь, пению птиц?

Таков был урок смирения, данный Терезой Нойманн мне — и всему миру.

Герцог Вендор собирался жениться.

И не на Габриэль Шанель по прозвищу Коко.

Она сделала тот же фокус, что и в свое время с Артуром Кейпелом. Это вообще был стиль Шанель — заметив, что любовник начинает охладевать и коситься по сторонам, она предлагала ему жениться. Это действовало безошибочно — любовник чувствовал себя виноватым, польщенным и озадаченным: и в самом деле пора жениться! Вместо того чтобы уйти от Шанель к новой метрессе, любовник женился по расчету на кроткой глазастой девушке из хорошей семьи, и… оставался в объятиях хитрой француженки.

Но тут у нее что-то сорвалось. Нет, и невесту герцогу нашли правильную. Лоэлия Мэри была дочь премьер-барона Сисонби, девушка с влажными глазами олененка и мягкими манерами. И сватал ее человек весьма авторитетный — сам Уинстон Черчилль. И герцог Вестминстерский представил свою подругу жизни любовнице — хотел узнать ее оценку. Как прошла встреча, Шанель мне не рассказала, но я уверена — она не упустила возможности подпустить пару аккуратных шпилек сопернице.

Но вот вернуться к Шанель Вендор не спешил. Слишком много сил отдавал появлению на свет наследника? Или в самом деле был очарован новобрачной?

— Мы решили остаться добрыми друзьями, — так Шанель сказала друзьям.

Но мне она сказала другое.

— Чем богаче, красивее и знатнее мужчина, тем престижнее связь с ним, но эти же качества делают его слишком привлекательным для других женщин. Я не виню Вендора за то, что он так любвеобилен. Невозможно отмахиваться, если женщины виснут у тебя на шее. Но я вправе ждать уважения! Однажды он притащил на яхту какую-то балеринку у меня на глазах. Мне пришлось разбить десяток тарелок из мейсенского сервиза, прежде чем он сообразил, что виноват. Понесся в город и купил мне ожерелье. Я вышвырнула его за борт, хоть там был изумруд размером с пресс-папье, и пригрозила, что поступлю таким же манером с балериной, если еще раз ее увижу. Герцог был в восторге от моего темперамента, но теперь, полагаю, он снова подобрал эту глупейшую курицу с мышцами на спине, как у мясника…

— Когда ты успела разглядеть ее спину?

— У всех балерин такие спины, поверь мне.

Она вроде бы не помнила о нашей размолвке, вероятно, переоценив свое поведение. Наши добрые отношения еще больше упрочились, когда Вендор нанес ей очередной визит, после которого я заметила:

— Мне кажется, он страдает.

— Ты думаешь? — расцвела мать.

— Да, никаких сомнений. Его потрясло, что ты словно бы и не переживаешь из-за вашего разрыва. Он оскорблен, озадачен, раздосадован… И не прочь бы заключить тебя в свои объятия. Он думает, что ты притворяешься… но не уверен.

Шанель радостно фыркнула:

— Твоя профессия научила тебя разбираться в людях. Блестящий анализ, Вороненок! Знаешь, сначала я и в самом деле притворялась, а потом почувствовала себя так легко. Я не осознавала, как все это на меня давило — чопорность Итон-Холла, надменное внимание английской прессы, охота на лис… И лососи, лососи без конца, я готова была визжать от лососей! Разве это жизнь? Все стало куда как проще и легче, я снова могу пропадать в мастерской, орать на манекенщиц и заседать в богемной компании. А ведь могла бы лишиться всего этого! И на что бы я променяла свою жизнь? На титул вдобавок к имени? Глупости. Мое имя не нуждается в таком довеске, меня и без того зовут Великой…

Да, ее уже звали Великой, словно русскую императрицу давних веков. Окончание своего английского романа Шанель отметила новой коллекцией, которая была оценена публикой очень высоко. Она не брезговала ничем, любое впечатление могло послужить поводом для вдохновения. Английские матросы на «Облаке» носили береты, и Шанель ввела этот головной убор в коллекцию одежды для парижанок с той же решимостью, что когда-то — простой валяный колпачок. Я рассмеялась, увидев в мастерской жакет в цветах герба Вендоров, похожий на ливрею лакеев Итон-Холла. Но главным достижением матери в это время я считаю так называемый английский костюм. Первые образцы она сшила для себя и для меня из того самого шотландского твида, что я видела затоптанным на полу в мастерской. Модель оказалась выше всяких похвал, это была вещь, в которой чувствуешь себя удобно, как в купальном халате, а выглядишь подтянуто, будто в тугом корсете. Свитера из шерсти английских мериносов были явной данью тем охотам на лис, когда Шанель так жестоко мерзла. Но она не ограничивалась практичной одеждой, напротив. Ее стиль изменился. Она отказалась от коротких платьев и узких силуэтов с заниженной талией. Талия вернулась на место, в моделях вечерних платьев появился тюль и кружева, пышные нижние юбки, низко декольтированные корсажи и… вуалетки!