— Тебе, кстати, повезло, что ты застал меня, — заметила Лизетт Робер, присаживаясь напротив с бокалом красного. — Я только-только вернулась.

— Откуда?

Гийом прищурился, пытаясь прочесть ярлык на обратной стороне баночки с фиолетовой горчицей, сделанной из виноградного сусла.

— Я навещала Эмилию Фрэсс в замке.

Услышав знакомое имя, Гийом был настолько ошеломлен, что моментально забыл о беспокойстве по поводу своего зрения. После возвращения Эмилии он видел ее всего однажды, хотя часто прогуливался по деревне, лелея надежду увидеть ее хоть одним глазком, а если кто-нибудь проходил мимо окна «Грез сердца», тут же вскидывался. В тот единственный раз она не спеша шла по Рю-дю-Шато — той, что действительно вела к замку, — с корзиной продуктов, в причудливом платье из изумрудной тафты, будто обрезанном по колено. Провожая Эмилию взглядом, Гийом заметил, как что-то сверкнуло в ее заколотых серебристых волосах. С тех пор этот образ не давал Гийому покоя — скреб его сердце, как кошка лапой, обматывался вокруг ног, мешая ходить, даже по ночам беспокойно ворочался рядом и утихомиривался лишь под утро, чтобы уже через минуту тычком вытолкнуть Гийома из сна.

— По-моему, она выглядит замечательно, — продолжала Лизетт Робер. — Не знаю, почему все только и говорят что о ее седине. Видел бы ты, что она сделала с замком! Помнишь, какая там вечно была грязища? Сейчас там и пылинки не сыщешь. Пахнет, правда, все так же, пометом летучих мышей, но она говорит, что ей нравится.

Лизетт Робер встала из-за стола и вынула из буфета баночку паштета из зайчатины.

— Смотри! Она даже продает там всякие банки-склянки с тем, что готовит сама. Хотя с меня она денег не взяла.

Сваха без слов принял баночку и взглянул на рукописную этикетку. Он сразу узнал этот почерк, даром что откопал ее письмо только накануне. Найти тайник оказалось совсем не трудно: несколько футов вглубь, прямо под морозником, луковицу которого его мать как-то скормила сыну в качестве общеизвестного средства от глистов — случай, навечно оставшийся в памяти всех членов семьи Ладусет благодаря почти фатальным последствиям. Лопата звякнула о металл, Гийом нагнулся и вытащил из земли до боли знакомую красную жестянку. Он отнес сокровище на кухню и, разложив на столе старый выпуск «Зюйд-Вест», принялся счищать землю влажным полотенцем. Вскоре он уже мог прочесть знакомые слова: «Доктор Л. Гюйо, фармацевт первого класса. Пастилки от кашля. Состав: деготь, терпен, ментол-бензол». Поначалу жестянка не поддавалась, но затем все-таки открылась, явив миру еще одну крышку — с портретом великого врачевателя собственной персоной — роскошные, густые усы и затейливая надпись: «Специалист по грудным болезням». А уже там, под ней, сложенное вчетверо, лежало письмо Эмилии Фрэсс — точь-в-точь как в тот день, двадцать девять лет назад, когда он спрятал его.

Собравшись с духом, Гийом вынул письмо из жестянки. Он осторожно развернул его, перечитал и, дойдя до финальной строчки — «Надеюсь вскоре получить от тебя весточку», — почувствовал знакомую боль раскаяния.

Гийом Ладусет сидел за кухонным столом — лет за плечами больше, чем впереди, — и думал о дне, когда Эмилия Фрэсс покинула Амур-сюр-Белль. О долгих часах, что просидел на каменной ограде перед ее домом, так и не успев попрощаться с ней перед дальней дорогой. О букетиках ландышей, что с тех пор каждый год в первый майский день втайне оставлял там на счастье — по древнему обычаю, которому ни разу не следовал до ее отъезда. О дне, когда пришло ее письмо, и как его мать положила конверт на тумбочку у кровати сына, чтобы тот мог распечатать его наедине с собой. Думал о счастье, которое испытал, прочитав письмо, и о невыносимом страхе из-за того, что ему нечего ей рассказать, — страхе, который и помешал написать ответ. О боли, что изводила его в конце той весны, когда соловьи перестали петь, ибо это значило, что они нашли себе пару. И об ужасе, что с тех пор тисками сжимал его сердце с приходом марта, когда те же соловьи до глубокой ночи наполняли мир своей песней.

Перестав наконец изводить себя за свою трусость, сваха аккуратно сложил письмо, вернул его обратно в жестянку и плотно закрыл крышку. Медленно-медленно он поднялся по лестнице в спальню, опустился на край кровати и выдвинул ящик ночного столика. Он поставил жестянку внутрь, рядом с единственной вещью, хранившейся там, — регулярно смазывавшимся складным охотничьим «нонтроном» с самшитовой рукояткой и выжженными на ней старинными узорами — ножом, которым не пользовались вот уже двадцать девять лет.

— Выглядит аппетитно, правда? — спросила Лизетт Робер. — Я как раз собиралась попробовать. Составишь мне компанию?

— С удовольствием, — ответил Гийом Ладусет, витая мыслями где-то далеко.

— У меня аж слюнки текут. Она, кстати, говорит, что подстрелила этого зайца сама.

С этими словами Лизетт Робер выставила на стол баночку корнишонов, багет, две тарелки и два ножа. Затем достала из холодильника упаковку «Кабеку» и, зная, что сыр подтачивает отвращение гостя к слухам подобно тому, как вода точит камень, поставила поближе к Гийому. Сев за стол, повитуха открыла паштет, понюхала, провозгласила его бесподобным и предложила собеседнику. Воспитанность не позволила ему ответить отказом, он подцепил паштет ножом и передал обратно хозяйке. Лизетт Робер размазала темную, комковатую массу по хлебному ломтику и с аппетитом отправила в рот.

— Изумительно! — вынесла вердикт она. — Давай, налегай.

Гийом молча нагрузил свой кусок багета и с неохотой поднес к губам. Мгновение он колебался, не решаясь попробовать пахучее мясо, сдобренное тимьяном, чесноком, красным вином и луком, — ведь всего этого касалась рука, которую ему так хотелось сжимать почти три последних десятилетия. Гийом даже не успел проглотить, как уши пронзила боль, и он, выскочив из-за стола, распахнул заднюю дверь, дабы Лизетт Робер не учуяла резкий запах гниющих цветов, что исходил от его хандры.

Пока они ели, Лизетт Робер болтала о чертовом муниципальном душе, о том, как она по ошибке забыла новую бутылочку с шампунем в кабинке и как, вернувшись, нашла ее абсолютно пустой. Хорошо еще, что шампунь был с отчетливым запахом яблок, добавила она, и ей не составило большого труда вычислить по запаху всех преступников. Гийом Ладусет, которому только сейчас удалось отвлечься от мыслей об Эмилии Фрэсс, втайне вздохнул с облегчением, ибо, когда он сам сдавил бутылочку в душе, там было уже пусто.

— А как у тебя с работой? Есть какие-нибудь успехи? — поинтересовалась повитуха, пододвигая «Кабеку» поближе к гостю.

Тот словно вдруг вспомнил что-то очень важное: вскочил из-за стола, взял букет артишоков и презентовал его Лизетт Робер, стараясь — несмотря на непрожеванный корнишон — выглядеть как можно торжественнее, что включало в себя даже некое подобие поклона.

— Это… — сваха выдержал паузу для пущего эффекта, — тебе.

— Большое спасибо, Гийом, очень мило с твоей стороны, — ответила повитуха, принимая подарок. — Они замечательные. А я думала, у тебя в этом году артишоки не уродились.