Чего стоит количество, показывают некоторые из современных мемуаристов и биографов Казановы, начиная с Джеймса Босуэлла и заканчивая Уильямом Хики и Джоном Уилксом. Они приводят примеры людей с гораздо более обширным списком связей по сравнению с тем мужчиной, чье имя стало практически синонимом серийного соблазнителя женщин. Тот же лорд Байрон намекает, что за несколько лет жизни в палаццо Мочениго в Венеции у него было больше партнерш, чем за всю жизнь у Казановы. Казанова, безусловно, был крайне активным в сексуальном плане, когда ему было двадцать-тридцать лет, но для почти постоянно путешествующего человека той эпохи и того окружения его сексуальная жизнь выглядит не такой уж нескромной. В классическом смысле восемнадцатого века Казанова является плохим примером распутника (или либертена), поскольку мало интересовался альковными завоеваниями или возможностями принуждать к сексу. Он не был Бальмонтом или де Садом. Его десятикратно превзошло его вымышленное альтер-эго, Дон Жуан, с каталогом из 1800 побед. Казанова не принуждает к сексу и не похож на сексуального наркомана. Действительно, ему нельзя поставить диагноз «комплекс Казановы» — в том смысле, в каком этот термин используется сегодня. Скорее, он наслаждался игрой любви и обольщения, как спортом или искусством, необыкновенно популярным у поколения, которое предшествовало французский революции. Он рассказывает об отношениях, а не о сексе на одну ночь. И в романтизме своем он был неукротим.

Джакомо платил за секс время от времени, но делал это значительно реже, чем многие обычные горожане того времени. Он не стремился занять место в ряду сексуальных гигантов, которых иногда встречал в своей жизни и был свидетелем их приключений, многие считали его более привлекательным, одаренным и наделенным потрясающим либидо, чем он оценивал себя сам. Казанова сознавал, что его исключительный интерес к людям, и к женщинам в частности, необычен и привлекателен, и до своего сорокалетия жил и любил с абсолютной уверенностью в том, что никто и ничто не может стать для неодолимым препятствием; и это кредо создавало его собственную реальность. О том, что Казанова был привлекательным мужчиной, свидетельствует множество самых разных людей, от прусского короля Фридриха Великого и до мадам де Помпадур, известных ценителей мужской красоты. Однако он не соответствовал идеалам сексуальной привлекательности своей или любой другой эпохи. Он имел большой крючковатый нос и выпуклые глаза с тяжелыми веками, густые черные брови и смуглый цвет лица — все это считалось недостатками в сравнении с принятыми в восемнадцатом веке канонами красоты. Он выглядел почти карикатурой на итальянца, необычайно высокий и мускулистый, что странно для того, кто никогда не трудился; кроме того, упоминаются толщина его шеи и выступающий кадык, которые предполагают сложение крупного человека; и обладая столь мужественной наружностью, он закутывал себя в кружева. Несмотря на свою комплекцию, он двигался, как говорили, легко и грациозно, как танцор, что неудивительно, поскольку вся его семья была театральной. Находясь в расцвете сил, Казанова был убежден, что он — или любой другой мужчина — может покорить любую женщину, если она будет единственным объектом пристального внимания с его стороны. Он полностью сосредоточивал свое внимание на тех, с кем общался, что таило в себе определенное очарование и, возможно, поражало необычностью женщин в восемнадцатом веке.

Таким образом, он явно сознавал — когда писал об этом в конце своей жизни, — что его сентиментальные, романтические и сексуальные похождения были, по меньшей мере, такими же приключениями, как и обычные путешествия, и часто обращал свое перо к вопросам сердца и чресл. Из всех описываемых им чувств именно любовные отношения изумляли, смущали и сражали его больше всего. Его воспоминания оживают, когда он подходит к своей любимой теме — к сексу. Искателям списков побед, порнографии или описаний необычных предпочтений следует обращаться к источникам вроде маркиза де Сада, неутомимого лорда Линкольна или лорда Байрона. Именно непредвзятый взгляд Казановы на эпоху и собственную жизнь, включая секс, делает его мемуары достойными изучения с точки зрения истории сексуальности. Не оправдываясь и не смущаясь, он ставит свои сексуальные и романтические приключения на одну доску с интеллектуальными, профессиональными и географическими одиссеями — и поступает так первым из великих писателей нового времени.

Большую часть своей жизни Казанова провел в чужих городах в качестве заезжего иностранца. Он редко жил где- либо более двух лет и лишь шесть — девять месяцев оставался в местах своих самых известных путешествий — Санкт-Петербурге, Риме, Лондоне. Именно поэтому его сексуальную распущенность следует рассматривать в контексте жизни странствующего коммивояжера с ее меняющимся пейзажем. На этот аспект быта восемнадцатого века проливает свет сопоставление различного рода кратких воспоминаний других путешественников той эпохи — в основном, молодых мужчин, отправлявшихся маршрутами, знакомыми Казанове. Век больших образовательных путешествий ознаменовал не только изобретение туризма, но и появление своего рода секс-туризма. На Казанову оказало влияние несколько десятилетий восемнадцатого века, когда формировались иные сексуальные нормы, множились рассказы о похождениях путешественников или публиковались различные откровенные воспоминания. В сравнении с жизнью Босуэлла, Хикки, графа Линкольна с его большим сексуально-образовательным путешествием, не говоря уже о тех, кого Джакомо знал лично, — об Андреа Меммо или князе де Линь, сексуальная жизнь Джакомо Казановы теперь может показаться далекой от приписанного ей размаха. Возможно, она даже ординарна для определенного типа горожанина восемнадцатого века, особенно для безродных путешественников, наводнявших столицы Европы во времена, когда там было возможно жить под любым именем. Казанова знал, что де Линь и Меммо посчитали бы его книгу правдоподобной, поскольку по духу и, скорее всего, в деталях все было узнаваемым. Шокирует, удивляет и вдохновляет свойственная лишь Казанове убежденность в том, что понимание его сексуальных приключений является жизненно важным для понимания его самого. Немногие писатели столь откровенны.

Насколько типичен Казанова для своего века? Это вопрос о связи человека и его времени. Рассматривать половую жизнь Джакомо вне контекста и в отрыве от эпохи придавать бй исключительное значение, как пытается он сам, — было — бы лицемерной попыткой игнорировать его погружение в свою жизнь как череду любовных приключений, игнорировать целостность его повествования, объединяющего романтические истории и его зачарованность сексом. Это относится и к его опасениям и неудачам, о которых мало известно публике. Он крайне волновался, как бы не разочаровать любовницу или не потерять эрекцию. Он страдал от преждевременной эякуляции. Он отмечал снижение у себя интереса к сексу с приближением к сорокалетнему возрасту и перечислил ряд случаев, когда отклонял предложение заняться любовью. Он по меньшей мере шесть раз страдал от вспышек гонореи или инфекций (возможно, одиннадцать раз), которые приводили к длительным периодам воздержания. «История» также указывает, что к концу своей жизни Казанова страдал от сифилиса. Его долгое лечение по возвращении из России у немецкого доктора-венеролога Пайпера, по-видимому, было связано с неприятными для либертена последствиями путешествия — геморроем, анальными и, возможно, генитальными шанкрами и бородавками.