Леночка отошла от прилавка, я тоже попросила две свечки. Краем глаза я наблюдала за девушкой — та поставила одну свечку около иконы Николая Чудотворца, а другую — у большого образа Богородицы. Как мне показалось, икона Богоматери в этом храме была самой красивой и самой почитаемой — возле нее останавливались все посетители церкви. Леночка довольно долго стояла перед этой иконой, опустив голову вниз и что-то шепча одними губами, а Богородица задумчиво и печально смотрела на нее всепрощающим взглядом.

Наконец девушка отошла от иконы и направилась к выходу. У дверей она обернулась, трижды перекрестилась и вышла из храма. Я поставила две свои свечки возле образа Богоматери и двинулась вслед за Леночкой.

Ближе к полудню погода улучшилась, на улице стало уже не так уныло и промозгло, как утром. Небо расчистилось, и на золотом куполе церкви заиграли солнечные зайчики. Надо же, наверное, впервые за несколько недель установилось такое приятное осеннее тепло, словно природа внезапно вспомнила, что осень принято называть золотой, а не серой и дождливой.

Однако Леночка, казалось, не замечала ни солнца, ни чистого голубого неба — понурив голову, она быстро шла по дороге к двухэтажному длинному корпусу. Надпись на табличке гласила «Шестнадцатое отделение», и девушка направилась к входу в больничный корпус.

И вот тут я стушевалась. Если Лена навещает кого-то из своих родственников, ее, ясное дело, пропустят. Но что делать мне? С собой у меня не имелось никакого поддельного документа о том, что я являюсь врачом или медсестрой, из знакомых у меня в больнице никто не лежал. Сказать, что я пожаловала к господину или госпоже Стрелковой? А если Леночка навещает человека с другой фамилией? Может, она успела сменить свою девичью, и даже если больной — ее отец или мать, вполне вероятно, что они носят другую фамилию.

Леночка поднялась по лестнице и нажала на звонок, а я осталась стоять неподалеку. Вскоре дверь открыла пожилая санитарка или медсестра в больничной униформе, Леночка что-то ей сказала, и девушку пропустили внутрь, закрыв за ней дверь. Я решила было идти напролом и попытаться проникнуть в корпус — в принципе можно сказать, что я мечтаю устроиться работать санитаркой или медсестрой, хочу побеседовать с главным врачом или намереваюсь проконсультироваться по поводу своей больной бабушки (тети, дяди, далее по списку). Однако немного подумав, я отказалась от подобной идеи. Даже если мне повезет и санитарка или уборщица в данный корпус действительно требуется, скорее всего, меня отправят в отдел кадров или в кабинет главного врача. А тем временем Леночка может покинуть корпус, и я выпущу ее из поля зрения. Нет, лучше посижу тут на лавочке, покурю спокойно и дождусь свою подозреваемую, а далее буду действовать по обстоятельствам.

Леночка не выходила из корпуса долго — прошло по меньшей мере минут сорок, а ее все не было. Пока я сидела на лавке в тени клена, почти распрощавшегося со своими узорчатыми листьями, мимо меня проходили люди — самых разных возрастов, с самой разной скоростью передвижения. Одни казались задумчивыми и усталыми, другие — печальными или расстроенными. Единственное, что их всех объединяло, — это отсутствие радости на лицах и потухшие, разочарованные взгляды. Словно они утратили последнюю надежду и не верят ни во что хорошее. Одна я отличалась от прочих посетителей корпуса — ведь у меня здесь не лежит родной или близкий мне человек.

Наконец дверь корпуса открылась, и я увидела Леночку, медленно спускавшуюся по лестнице. Вид у нее был изможденный и уставший, точно за это время она полностью утратила все свои силы. Девушка, как ни странно, пристально взглянула в мою сторону и направилась к той самой лавочке, на которой я сидела. Я даже не успела удивиться такому повороту событий, как Лена, остановившись напротив меня, спросила измученным голосом:

— Кто вы и зачем за мной следите? Что вам от меня нужно? Не делайте вид, что случайно здесь оказались. Я видела, как вы выходили из училища, а потом шли за мной в церковь и к корпусу. Глупо отпираться, рассказывайте начистоту!

Отлично, решила действовать напрямую и выложила все свои козыри. Что ж, хочешь начистоту — пожалуйста. Твой выбор.

— Частный детектив, Татьяна Иванова. — Я вытащила свое удостоверение и помахала перед Леночкой. — Вам тоже отпираться бесполезно, я все знаю про вас и Вольдемара Огородникова, а также о вашей связи с Садальским, а заодно и с Гихоренко и другими художниками. Кроме того, мне известно, что вы похитили картину Вольдемара Огородникова, которая называется «Богиня огня». У меня имеются все доказательства и улики. Единственное, что вы можете сделать, дабы облегчить свое положение, так это рассказать мне, зачем вы украли работу и где она находится. Как вы наверняка знаете, чистосердечное признание облегчает вину. Итак, будем рассказывать? Или вызывать оперативную группу?

На лице Леночки не промелькнуло ни удивления, ни испуга. Она лишь медленно покачала головой и проговорила таким же усталым голосом:

— Вызывайте кого хотите. Хоть оперативников, хоть снайперов, хоть террористов. Нет у вас никаких улик и доказательств — картина мне не нужна и красть ее я не крала.

— Но связи с художниками вы отрицать не станете? — предпочла я не давать Леночке повода почувствовать себя хозяйкой положения. — Вы используете состоятельных живописцев, живете за их счет, временами подрабатываете моделью для студентов. Богатенькие художники на все готовы, только бы вы были с ними, а вы нагло пользуетесь своей внешностью и разрушаете чужие семьи! Этого-то вы отрицать не будете?

— Нет, не буду, — безразлично пожала плечами девушка, по-прежнему стоя напротив меня. — А разве является преступлением любовный роман между мужчиной и женщиной? Спят они со мной не под дулом пистолета, я никого не заставляю! И проституцией не занимаюсь, можете проверить по своим базам! Если, конечно, вы та, за кого себя выдаете!

— Я вас не обманываю, — спокойно заявила я. — И все же, объясните: почему именно художники? Почему вы не совращаете бизнесменов, политиков? Мне кажется, найти богатого живописца — задача весьма непростая. У вас что, страсть к художникам, что ли?

Леночка не отвечала. Она села на лавочку рядом со мной, достала сигарету и элегантно закурила. По-прежнему не говоря ни слова, девушка уставилась на выпускаемый ею дым, словно разглядела в нем что-то чрезвычайно интересное, заставившее ее позабыть и обо мне, и о моих вопросах. Я посмотрела на лицо Леночки. Из больших, широко раскрытых глаз внезапно робко выкатились две слезинки и упали на воротник пальто. Девушка словно не заметила этого, не вытерла слезы рукой, не достала платка. Просто сидела молча и курила.

— Лена… — тихо проговорила я. — Скажите, в шестнадцатом отделении… Там кто-то из ваших родственников, да? Вы к нему ездили?

Лена, по-прежнему молча, кивнула. Немного подождав, она проговорила:

— Моя мама… она там… опухоль головного мозга, а это не лечится…

Возникла неловкая пауза, которую прервала сама девушка.

— Она совсем меня не узнает, не помнит, хотя я к ней приезжаю так часто, как могу. Мне приходится врать Вольдемару, чтобы он ничего не узнал, приходится скрывать… Врачи все пробуют и пробуют новейшие препараты, вкачивают в нее лекарства, ставят системы… Эта клиника — единственная в городе, куда я смогла положить маму за очень высокую плату. Когда это с ней случилось, я пробовала устроиться сразу на несколько работ — посменно работала официанткой, ночами — уборщицей, но денег все равно было слишком мало, а здоровье мое не выдержало. Я обращалась за помощью к отцу — он ушел от нас, когда мне было десять лет. Женился на другой женщине. Он художником был, но его картины никто не покупал и жил он за счет этой своей новой жены. Я ему рассказала, что маме нужно дорогостоящее лечение, что у меня нет денег оплачивать ей лекарства, саму клинику… А он попросту закрыл дверь прямо перед моим носом. И тогда — тогда я решила ему мстить. Я узнала, что у него есть приятель, известный живописец, который выставляется не только в Тарасове, но и в столице, и за рубежом. У него — семья, жена и ребенок, дочка. И я подумала, что отомщу отцу, разрушив семью его друга. Я никогда не была наглой, но человек всему учится. Я заставила художника влюбиться в меня, требовала с него ювелирные украшения, которые потом сдавала в ломбарды и получала за них деньги. Естественно, я не рассказывала ему о матери… А потом — жестоко бросила его. Ну и после как-то само собой стало получаться, что я крутила романы с известными художниками, получала от них деньги, а после — бросала. Сперва я делала это из-за злости и обиды на отца, а потом… Потом я привыкла так жить. Я использовала этих людей, мне казалось, что они виноваты в том, что моя мама так тяжело болеет. Можете считать меня чудовищем, но мне ни капли не было жаль этих мужчин, ведь они похожи на моего отца как две капли воды. Я испытывала по отношению к ним только злобу и ненависть, такую же, какую испытывала и испытываю к отцу. Вот только маме это не помогает — улучшение так и не наступает, с каждым днем все хуже и хуже…