Общими соображениями государственного интереса руководствовался и я в своей работе в Перу. Встречаясь, беседуя с людьми самых различных социальных слоев и разных уровней государственной ответственности, старался нащупать зоны соприкосновения интересов своей страны и Перу, найти точки взаимозаинтересованности, внести предложения о путях налаживания сотрудничества и торговли. Честно скажу, что для меня было откровением, когда я узнал, что Перу занимает первое место в мире по улову рыбы и располагает огромными запасами рыбных ресурсов. На 10 млн населения страна добывала 16 млн т рыбы, то есть более 1,5 т на душу населения. Подавляющее количество добытой рыбы поступает на фабрики по производству рыбной муки – идеальной добавки к корму скота. 26 % всего экспорта страны в стоимостном выражении давало море. Рыболовство и переработка велись на низком техническом уровне. Вот и зарождалась мысль о сотрудничестве в этой области: всем было известно, что у нас истощались рыбные богатства и одновременно рос численно рыболовный флот, уходивший все дальше и дальше от родных берегов в поисках новых промысловых зон.

Голые цифры – аргументы для ума, но хотелось и сердцем ощутить реальность самого богатого рыболовного угодья в мире. Удалось найти друзей (без них вообще ничего не сделаешь), которые на примитивном рыболовном баркасе с двигателем от обычного трактора устроили выезд в зону гуановых островов. «Гуано» – это вековые, многометровые по толщине отложения птичьего помета, покрывающие острова около перуанского побережья серой шапкой. Кое-где ползают по этой шапке козявки-трактора, взрыхляя гуано, которое потом упаковывают в мешки и продают за границу как лучшее удобрение. Медленно плюхает баркас мимо островов, усыпанных к тому же по кромке воды стадами тюленей, а мысль крутится вокруг одного вопроса: «Сколько же надо развести птиц, чтобы сотворить чудо гуановых островов?» И как бы подслушав мои размышления, рулевой показал вдаль по курсу: «Вон сидит на воде стая, сейчас мы разрежем ее». Я обомлел: почти весь горизонт был покрыт сплошной черной накидкой. Можно было подумать, что мы шли к берегу. Стая спокойно дождалась баркаса и, как бы желая устроить спектакль чужеземцу, поднялась, когда мы уже врезались в нее. Десятки, сотни тысяч огромных отъевшихся бакланов взвились в воздух. Плотность поднявшейся тучи была невероятная. Как они умудрялись не поломать крылья друг о друга? Истошные, тревожные крики, свист ветра и бесчисленных крыльев создавали демоническую картину. Ван Гога болезненно поразила стая ворон на поле, и это стало сюжетом его знаменитого полотна. А если бы он увидел это зрелище?

Миллионы морских птиц, гнездящихся на островах, создали уникальные в мире гуановые залежи. А сколько же надо рыбы, чтобы прокормить это несметное летающее полчище? Без пищи нет жизни. Эти два понятия идут рядом. В водах 200-мильной экономической зоны Перу природой созданы уникальные условия для развития планктона, а следовательно, и рыбы. Холодное течение Гумбольдта, смешиваясь с разогретыми водами субтропиков, образует идеальную для этого среду. Рыбы здесь столько, что каждый спуск трала приносит полный кошель. Ее высасывают по трубопроводу прямо в трюм и также по трубопроводу от причала отправляют на фабрику для производства рыбной муки.

Эквадор и Чили также очень богаты рыбой, но им далеко до Перу. Именно эти три страны и стали инициаторами установления 200-мильной экономической зоны, где запрещается промысел иностранным судам без надлежащей лицензии. Долго упирались государства, считающие себя владыками морей, прежде всего США. Не хотели признать ограничений, шли напролом. Множились конфликты, крепла солидарность слаборазвитых государств, и они все-таки победили. Теперь этот международный принцип признан повсеместно. На мои вопросы, почему был выбран именно предел в 200 миль ширины для экономической зоны, мне ответили, что проведенными океанографическими исследованиями установлено, что именно до этой границы в воде обнаруживаются взвешенные частицы, вынесенные реками и дождевыми стоками с прилегающей земли. Дальше океан нейтрален и чист, а до 200 миль испытывает сильнейшее воздействие берегов, которые омывает.

Чтобы завершить эту тему, лучше бы всего попробовать типичные латиноамериканские блюда из рыбы. Они также необычны. Очищенные от костей кусочки рыбы заливают свежим выжатым лимонным соком. Эта процедура заменяет варку или жарение. Через 30 минут рыба готова, надо только слить сок, добавить соль и перец по вкусу. Мало того, что это блюдо готовится быстро и просто, оно необычайно вкусно и полезно. Я не помню ни одного соотечественника, который бы, попробовав хоть один раз это блюдо, не облизывался потом при воспоминании о нем. Ему чуть-чуть сродни сибирская строганина.

Прошли годы, и СССР наладил долгосрочное сотрудничество с Перу в области рыболовства. Наши рыбаки на долевой основе ловили рыбу в этих широтах, ремонтировались в местных доках, самолеты Аэрофлота отвозили и привозили бригады-экипажи, а на столах у людей была и заливная, и жареная, и маринованная рыба, выловленная в этих водах.

В мае 1969 года в Лиму приехали первые сотрудники только что открытого посольства, и мы вместе с моим бывшим однокашником, новым послом Юрием Лебедевым делали тогда первые стежки и наметки для этого сотрудничества.

Деловых встреч было бесконечное множество, но иногда бывали и чисто человеческие контакты, тревожившие душу и даже выбивавшие из запрограммированного ритма. Однажды ко мне в гостиницу пришел 17-летний юноша с чистым открытым лицом и на безупречном русском языке сказал: «Мой папа Дмитрий Мефодьевич убедительно просит вас найти время и заехать к нам в гости. Он бывший советский солдат, заброшенный судьбой сюда. Сейчас работает сторожем на заводе автомобильных стекол в пригороде Лимы». Запрыгали в голове опасения и сомнения: «Зачем я поеду, что мне это даст? А может, там уготована западня?» Но лицо парня было честным. И, вопреки надоедливой рассудочности, я решил поехать в неизвестное место к неизвестному человеку. Разведчику так делать не следовало бы, но я уже поступал как журналист, которому не безразлична судьба соотечественника за границей.

Меня встретил крепкий 55-летний красавец, как будто сошедший с плакатов, изображавших балтийских матросов революционной эпохи. Плечист, усы вразлет, кулаки (думаю про себя) пудовые. Весь светится счастьем и радостью. Ведет в домик, построенный позади чистенького, ухоженного завода. Тут он и работает, и живет. Переступаю порог, и у меня срываются пушкинские слова: «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет!» Стеллажи, полные советской литературы, на стенах балалайки, мандолина, на табуретке рядом наша тульская гармонь. Стол уставлен милыми сердцу солеными огурчиками, квашеной капустой в кочнах, говяжьим холодцом, стопкой дыбятся блины. Когда такую картину видишь в предгорьях Анд, под чужим небом, ей-богу, начинает щемить в груди. Сели, выпили за знакомство по чарке «Смирновской», и пошел рассказ о нашем национальном горемычестве. Поведал мне Дмитрий Мефодьевич, как он был первым плясуном в полку, на действительной, когда грянула война. В 41-м же году под Киевом попал в окружение и оказался в плену. Начались мытарства в лагере под открытым небом около Владимира-Волынского. Голод, отчаяние, начавшаяся дизентерия – призрак бессмысленной смерти. А тут подкатили вербовщики из Русской освободительной армии. «Подумалось, что сумею выжить, тогда и смогу бежать».