Вильгельм вспоминал Люсю довоенную. В этот день он уезжал в Германию, а она его провожала. На ней было летнее легкое светлое платье и изысканная коллекция в серебристо-жемчужных тонах. Ясно, что не серебро, а бижутерный сплав, не жемчуг, а всего-навсего стекло «под жемчуг», но смотрится! Воздушный узор из серебристых нитей и сияющие бусинки, словно парили в воздухе, обвивая в несколько рядов гибкую шею, создавая тонкий и женственный образ. Жемчужные капельки в ушах на изящных подвесках. Белые туфельки на тоненьком высоком каблучке. Это его Люся! Гибкая, воздушная, недосягаемая! Что же с ней сделала война?! И ведь по ее согласию, по ее доброй воле. Эти черты, которые проявились в ней теперь, просматривались и тогда. Она выгодно отличалась от окружающих гордой осанкой, красивым, четко очерченным, словно чеканным, профилем, хорошо поставленным голосом, умением достойно себя держать в любом обществе. Она не мыслила себя без коллектива, без единомышленников, преданная идеям до фанатизма и способная принести себя в жертву этим идеям. Вот и принесла… Ну, и кому нужна ее жертва? Что полезного она сделала? Взорвала пару поездов! Так это даже не капля в море – это бесконечно малая величина в масштабах войны… а она на кон свою жизнь поставила! Разве жизнь равна двум пущенным под откос составам?

– Она долго будет спать?

– До завтрашнего утра.

– Значит, вечер у меня свободен.

– И…, – Катя с любопытством посмотрела на Гелена. У них давно уже установились дружеские отношения, и она могла себе позволить это.

– И я пойду к тебе. Мы теперь будем на «ты».

– Зачем?

– Затем, что я хочу, чтобы думали, что ты моя любовница.

– Заче-е-м?

– Если ты разрешишь, конечно. Я хочу тебя попросить взять к себе на квартиру Люсю. Я к тебе буду приходить, а встречаться с Люсей.

– Фу-у! – выдохнула Катя, – напугал меня.

– А, что я такой страшный, что не могу быть любовником?

– Нет, ты не страшный и очень даже симпатичный, умный, но я люблю другого.

– А ты никогда мне не говорила об этом.

– А мы никогда и не заговаривали на эту тему.

– Он воюет?

– Воюет, и я не знаю, где.

– Так, я приду сегодня вечером? Часов в восемь?

– Приходи.

8.

Со временем свастика примелькалась, и Катя, нельзя сказать, что привыкла к ней, но старалась не замечать. Флаги висели повсюду: на всех административных зданиях, у входа в столовые, управы всех районов, лазареты. На красном полотнище белел круг, в котором, как черный зловещий паук, распростерся черный крест – коловорот. Катя убеждала себя, что не виноват символ в том, что немцы поместили его на флаг своей захватнической войны. Ведь именно в этом ракурсе свастика принимала зловещий смысл. А вот присутствие красного – цвета революции и коммунизма вселяло надежду.

Вильгельм, как и обещал, пришел в восемь часов, протягивая пакет. По военным меркам это была неописуемая роскошь: французское шампанское, шпроты, мясные консервы, галеты, шоколад. Кате даже неловко стало принимать такой дорогой подарок. Она смутилась:

– Вильгельм, зачем столько?

– Неужели начальник лагеря придет к своей женщине с пустыми руками?!

– Но, я ведь не твоя женщина?

– А кто это знает?

Действительно, кто знает, что они только условились, и что он не ее мужчина, а Люсин. Все будет выглядеть так, как будто он к ней ходит. Катя ужаснулась этой мысли. А, если за ней наблюдают подпольщики, то, какое мнение у них сложится о ней. С другой стороны: ведь ей пришел приказ из Центра сблизиться с ним, значит, не должны будут ее осуждать подпольщики. А что скажут соседи? Так или иначе, но она уже пожалела о том, что дала Вильгельму согласие. В тот момент совсем не подумала об оборотной стороне медали, а должна была. Разведчица должна была все учесть. Слишком успокоилась она в тепличных условиях под прикрытием Вильгельма, потеряла бдительность, и корила себя за такое легкомыслие. Но, что-то изменять было уже поздно. Катя накрыла стол красивой кружевной скатертью, выставила посуду и приборы. Глядя на ее приготовления, на то, что она выставила, он, как можно мягче, даже с сочувствием, произнес:

– При всей огромности территории и таком богатстве ресурсов, народ у вас живет бедно.

– Извини, столового серебра не водится.

– Я не хотел обидеть. Я только посетовал. А, если не водится, то откуда знаешь, как оно называется?

– Во-первых, в книгах читала, во-вторых, моя бабушка из дворян.

– Так вот откуда в тебе это благородство, которое проглядывает через все советские мотивации.

– Не хороший у нас, Вильгельм, разговор получается.

– Что, в Тулу со своим самоваром рвусь?

– Вероломным грабителям правила не писаны!

– Насчет вероломства, позволь мне не согласиться. Это ваша пропаганда кричит: «вероломно, вероломно Германия напала», но весь ваш генералитет и власть знали об этом. Не знали, может быть, только точной даты и времени. Хотя ходили слухи, что и это сообщили Сталину.[11]

– Как знали? Что ты такое говоришь? Пакт ведь о ненападении подписали!

– Подписать подписали, но к войне готовились обе стороны. Наша разведка знала, что Сталин готовится к войне. Только с чем он на нас нападать собирался? Даже мне, не искушенному в военном деле, и то понятно, что с вашим вооружением, он бы немецкую армию не победил. Во всяком случае, с тем, с чем мы уже встретились. Может быть, он готовит нам сюрприз и ждет, когда мы выставим все свое вооружение, а он грянет с мощной техникой. Племена, населяющие эти степи, всегда были не только воинственны, но и коварны. Еще Геродот заметил, что если скифа заденешь, мало не покажется. А вы, проживающие на этой земле, их потомки. И еще Геродот говорил, что они ничего не жалеют для друзей, но очень жестоки с врагами. Об их жестокости в древние времена ходили легенды. У каждого воина к седлу было прикреплено «полотенце» – скальп врага с волосами. Чем больше таких «полотенец» было у воина, тем достойнее он считался. Горе было тому, кто из сражения не вынес ни одного «полотенца». Его подвергали всяческого рода унижениям, не позволяли садиться за общий стол и пригубить из кубка победы. Воины и всадники они были непревзойденные. Скифы первыми оседлали лошадь. Их, невыполнимый для остального человечества прием, править ногами, ставил их на несколько ступеней выше прочего воинства. Правя ногами, они имели возможность в сражении задействовать обе руки, что давало им невиданное преимущество. Срастаясь с лошадью, и не уступая скорости ветра, они неслись по степи, осыпая врага стрелами.