Начало царствования Батория было достаточно спокойным и не сулило будущего буйства. Он обживался на троне, подавлял бунты в некоторых областях, недовольных его избранием, постигал многотрудную науку общения с вольнолюбивой шляхтой и самовластными вельможами, кои ничем, кроме размера угодий, от бояр наших не отличались. Нашел он и поле для приложения своих талантов ратных, вознамерился исполнить мечту свою давнюю и возложить на себя корону королевства Венгерского — предел устремлений воеводы семиградского. Уверен, что не мыслил он покушаться на земли наши, устрашенный силой русскою и скованный договором мирным.

Все переменилось с изменой и бегством карманного короля Магнуса. Любой государь прирожденный дал бы приют беглецу бездомному, но не подумал бы претендовать на земли, этому беглецу во временное пользование выделенные. А вот Баторий подумал и безрассудно вступил в пределы Ливонии. Вновь разгорелся пожар войны ливонской, о которой мы уже решили забыть навечно. Оказалось, что вступить в войну гораздо легче, чем из нее выйти. Вспаханное нами и щедро удобренное своей и чужой кровью поле продолжало регулярно приносить плоды даже против нашего желания.

И вел войну Баторий против всяких правил дедовских, с коварством и вероломством, невиданным в странах христианских и мусульманских. Как, к примеру, начались действия военные: воеводы и ратники нашей пограничной крепости Дюнебург с достоинством несли свою службу тяжелую, испытывая неизбежные тяготы, кои ложатся на плечи воинников в гарнизонах дальних, тем приятнее им было получить от добрых соседей-литовцев несколько бочек вина. Пили за вечную русско-литовскую дружбу, чокаясь заочно кубками с панами литовскими, а как устали и уснули, так эти самые паны ворвались в крепость и перерезали всех до единого пьяных. (Чувствую, что здесь нужен хитроумный знак — запятая, но не могу решить, в каком месте, потому что и пьяные были все до единого, и перерезали всех до единого.) А крепость Венден, которая видела за последние годы столько осад славных и которая после сопротивления ожесточенного с чувством исполненного долга сдавалась на милость очередного покорителя? Достойна ли она была такой участи: захватчики, приблизившись тайно и подделав ключи к воротам, ворвались ночью в крепость и перерезали ее защитников всех до единого сонных. Как вы правильно догадались, каверзу эту могли удумать только немцы, в войске Батория так, с позволения сказать, воевавшие.

Но верхом гнусности было подстрекательство народа русского к измене и бунту. И раньше, случалось, соблазняли воевод вражеских посулами разными и дачами денежными, все признавали этот метод ведения войны не достохвальным, но из-за широкого его распространения мирились с ним как с неизбежным злом. Но то воеводы, а ведь Баторий завалил подметными письмами все наши западные города, и в письмах тех он обещал простым людям всяческое благоденствие в обмен на их покорность. Не оставлял Баторий подобными же заботами и страны европейские. На множестве языков печатались там книжицы, а то и просто цайтунги, в которых восхвалялись подвиги короля польского и его громкие победы, а о Русской державе распространялись всякие враки и небылицы. Их количество было столь велико, что, казалось, войско Баториево состояло не из воинов, а из писак борзых и писцов легкоруких. Приснилось мне раз во сне кошмарном, что это и есть провозвестие войн будущих, когда судьба народов и империй будет решаться не силой оружия и мужеством воинов, а высотой валов бумажных, кои стороны враждующие будут обрушивать друг на друга, когда не полководцы на поле боя, а дьяки да стряпчие будут двигать полки из палат укромных, когда победителем будет объявляться тот, кто громче кричит о своей победе, когда люди будут узнавать о битвах не из рассказов красочных их героев-участников, а из писаний злолживых щелкоперов продажных, кои не только на том поле битве не бывали, но и дальше кабака ближайшего никогда не заходили.

Народ русский дал королю Баторию достойный ответ, выказав непоколебимую верность присяге и пренебрежение лживыми посулами неприятеля. Примеров этого было множество, но первый был одним из ярчайших, поразив даже советников Баториевых. В конце битвы при Вендене, который воеводы наши возжелали немедленно отбить, а вместо этого потерпели досадное и ничем, кроме их собственного неумения и беспечности, не объяснимое поражение, пушкари русские, не желая сдаваться в плен, задушили себя на своих пушках, предварительно ими забитых.

Хорошо, что хоть в одном следовал Баторий правилам европейским — не воевал зимой. Надеялись мы, что за время вынужденного простоя король образумится, остынет и падет к ногам нашим, моля о мире. Для этого послал царь Симеон гонцов в Краков с письмом миролюбивым и с предложениями решить судьбу Ливонии дружелюбно. Была в письме и легкая укоризна, что поступки Баториевы не подобают государю великому. И еще царь Симеон, следуя своему обычаю, не назвал короля Батория братом. «Если бы паны захотели избрать в короли Ивана, родсгва не помнящего, что, и его я должен был бы братом называть? — говорил он на протяжении нескольких лет и тут же добавлял: — Что такое князь трансильванский? Я что-то об этом княжестве до сих пор ничего не слышал». Баторий на это сильно обиделся и, не вняв предложениям мирным, принялся готовиться к большой войне.

Как же мало знал король Баторий народы, прихотью судьбы вверенные его управлению! Мнилось ему, что Польша и Литва с воодушевлением поддержат его призыв страстный к походу на Русь, но не тут-то было! Как ни клялся король сейму вернуть исконные владения польские и литовские, приобрести новые в Ливонии и утвердиться на берегах моря Северного, подорвать, а быть может, и сокрушить мощь державы Русской, паны на все призывы отвечали вежливым отказом. Только одно утвердили — новый налог, да и то сроком лишь на два года. Принести этот налог должен был около миллиона флоринов — слишком мало для войны доброй! И того не учел Баторий, что поляки и литвины — истинные братья наши по крови и духу, налоги платить не любят даже для дела благого, так что и этих денег Баторий в казне не увидел. Пошел он с шапкой по дворам европейским, клянча подачек или хотя бы займов в рост. Займы в некоторых местах получил, но небольшие. Пришлось ему передать в казну военную все деньги, которые сейм польский выделял на содержание двора королевского, пришлось ему обездолить собственные поместья трансильванские, даже немногие драгоценности своей молодой жены, престарелой Анны Ягеллонки, и те бросил Баторий на алтарь собственной славы.

Таких денег малых только бы на Руси для войны достало, потому что у нас войску не платят. У нас по одному призыву царскому под знамена священные встает столько воинов, сколько для дела надобно. А в вольной Польше Баторий войска не сыскал. Конечно, некоторое количество голов горячих и у них нашлось, но большинство с кошельками пустыми и разверзнутыми. Тогда пошел Баторий на шаг небывалый, призвал в армию смердов, обещая им освобождение от всех повинностей и даже звания дворянские за храбрость на поле битвы. О, какие гибельные последствия может иметь в будущем это приобщение смердов к науке ратной и смешение сословий, Богом от века установленных! Поднимется несметная чернь вооруженная и сметет дворы царствующие, и головы королей полетят на землю под улюлюканье толпы кровожадной!

Но и таких добровольцев немного нашлось в земле Польской, вновь пришлось Баторию обращаться ко дворам иностранным. Но те от призывов к совместному участию в походе на Русь дружно уклонились — велик еще был страх перед державой Русской! Курфюрст бранденбургский прислал несколько пушек, да папа римский вооружил Батория своим благословением и обещаниями молиться за его победу. Даже хан крымский отказался от возможности немного пограбить под шумок наши земли южные. Подарки богатые от короля Батория принял, наобещал с три короба, но с места не сдвинулся. Среди рыцарей европейских сыскались, правда, любители приключений и легкой поживы, которые за пригоршню золотых готовы были хоть на царя русского идти, хоть к дьяволу в пекло, неизвестно, что страшнее и безысходней.