Полковник сознавал, что Эластик-нагар не пользуется популярностью среди местного населения, однако же непопулярность, по его разумению, вещь противозаконная. Согласно официальной версии, военное присутствие Индии в Кашмире местным населением полностью одобрялось, следовательно, думая иначе, люди нарушали закон, а нарушение закона — это уже преступление. Преступников же полагалось карать, а в таком случае полковнику представлялось вполне справедливым обрушиться на их головы всей мощью законных средств, с применением дубинок-латхи и кованых тяжелых сапог. Ключевым словом для понимания подобной позиции являлось слово «неотъемлемый» и все связанные с ним «концепты». Эластик-нагар был неотъемлемой, существенной составной частью усилий Индии, а усилия Индии имели целью «сохранить целостность нации». Целостность следовало уважать, и потому любые выпады против целостности нации следовало считать оскорблением ее чести, а подобное недопустимо. Отсюда следовало, что к Эластик-нагару должно относиться почтительно, испытывать же по отношению к нему какие-либо иные чувства бесчестно и потому противозаконно. Опять же, Кашмир есть неотъемлемая часть Индии как целого, и любые попытки расколоть это целое противозаконны, потому что раскол порождает дальнейший раскол. Непризнание такого подхода есть признак нежелания интегрироваться и, таким образом, эксплицитно или имплицитно ставить под вопрос неоспоримую правоту тех, кто этот подход уже признал. Не признавать значило тайно или явно приветствовать процесс дезинтеграции, то есть распада, а это уже подрывная деятельность. Подобная деятельность, ведущая к дезинтеграции, недопустима и требует немедленных и решительных действий против любого ее проявления — скрытого либо явного. Закрепленная официально, хоть и навязанная силой, популярность Эластик-нагара есть не что иное, как простая и наглядная составляющая интеграционного процесса — даже при том, что, по правде говоря, Эластик-нагар популярен не был. В любом случае, когда правда вступает в противоречие с принципом интеграции, приоритет следует отдавать последней, ибо даже правде непозволительно порочить честь нации. Итак, Эластик-нагар надлежит считать популярным, хотя по сути он таковым не является. Всё очень просто, чего тут непонятного?

Полковник Качхваха полагал себя человеком мыслящим. Он славился удивительной памятью и любил ее демонстрировать. Он мог запомнить двести семнадцать с ходу названных слов в их правильной последовательности, и, когда спрашивали, безошибочно называл слово по его порядковому номеру — скажем, восемьдесят четвертое или сто пятьдесят девятое, — любое из двухсот семнадцати. Он легко выполнял и другие связанные с запоминанием задачки, что среди собратьев-офицеров снискало ему славу человека сверхъестественных способностей. Его знание военной истории и подробностей знаменитых сражений можно было смело назвать энциклопедическим. Он гордился своим информационным багажом и испытывал подлинное удовольствие от своего умения анализировать события четко и последовательно. Проблема зашлаковывания памяти пока что не начала его серьезно беспокоить, хотя держать в голове события каждого прожитого дня, каждый разговор, каждый дурной сон — всё, вплоть до количества тогда-то и тогда-то выкуренных сигарет, — было весьма утомительно. Бывали дни, когда он мечтал забыть обо всем, что знал, столь же пламенно, как осужденный на смерть мечтает о помиловании. Бывали и другие, когда он серьезно задумывался о возможных последствиях подобного рода нагрузки на память, особенно в морально-этическом плане, но он был прежде всего солдат и потому гнал от себя такие мысли и занимался тем, чем положено заниматься солдату.

Полковник также полагал себя человеком с чувствительной душой, и потому неблагодарность жителей Долины сильно давила на его психику. Четырнадцать лет назад по высочайшей просьбе улепетывавшего махараджи, Льва Кашмира, индийские войска оттеснили кабаилийских мародеров, но недалеко от пакистанской границы застопорились, оставив под контролем бандитов на севере несколько высокогорных областей, таких как Гилгит, Ханза и Балистан. Раздел де-факто, произошедший вследствие решения о приостановке наступления, проще всего было бы назвать большой ошибкой, не будь подобная оценка противоправной. Почему армия вдруг остановилась? Она остановилась потому, что так было решено, а само решение было продиктовано реально сложившейся на месте ситуацией, — следовательно, его надлежало считать правильным и единственно приемлемым решением с опорой на принцип интеграции. Экспертам, просиживающим штаны в кабинетах, теперь легко рассуждать и осуждать тот шаг, ведь они не были тогда на линии огня. Решение было правильным, потому что оно было принято. Любые другие возможные решения приняты не были, а следовательно, они были неверные, их и не нужно было принимать, и совершенно правильно, что их не приняли.

Линия раздела существует де-факто, значит, признавать ее необходимо, и вопрос, должна ли она существовать или нет — неуместен. Многие кашмирцы по обеим сторонам демаркационной линии не считали нужным ее замечать и пересекали ее в обоих направлениях, когда взбредет в голову. Их непослушание полковник расценивал как одну из форм проявления неблагодарности, ибо они показывали, что им плевать на тяготы жизни солдат у линии раздела, плевать на лишения, испытываемые солдатами ради сохранения и защиты линии раздела. Между тем люди там яйца себе отмораживали, а бывало, и погибали — кто от холода, кто подставившись под пулю пакистанского снайпера, умирали прежде, чем успевали получить в дар женские браслеты от своих папаш, — умирали, защищая идею свободы.

Если люди мучаются ради вас, если они умирают за вас, то вы обязаны уважать их муки, и пренебрегать наличием демаркационной линии, которую они охраняют, неуважительно. Подобное поведение унижает достоинство армии, не говоря уже о том, что угрожает национальной безопасности, а потому противозаконно.

Возможно, многие кашмирцы — и не только мусульмане, но и мясоеды-пандиты — бунтари от природы; возможно, весь народ этой долины заражен духом неповиновения. В таком случае с этим следует разобраться самым решительным образом. Придя в результате своего последовательного анализа к подобному умозаключению, Качхваха испытал смутное недовольство собою, несмотря на то что вывод принадлежал лично ему, а в выстроенной им безукоризненной логической цепочке ему мерещилась некая трагически-прекрасная неизбежность. Ведь он был человеком глубоких чувств, человеком, ценившим красоту и нежность, боготворившим прекрасное и, соответственно, испытывавшим к красотам Кашмира глубокую любовь, — вернее, желавшим ее испытывать, еще точнее — человеком, который любил бы, если б только ему не препятствовали в этом ежедневно и ежечасно, человеком, способным стать верным и преданном возлюбленным, если б мог рассчитывать на взаимность.

Ему было холодно и одиноко. Посреди всей этой красоты он тонул в безобразной трясине. Не будь это противоправно, он бы так и сказал вслух: «Да, Эластик-нагар — это не что иное, как большая помойка». Однако ж Эластик-нагар не мог считаться помойкой, потому как по определению, согласно закону и прочая и прочая, ему полагалось быть военным лагерем, условно именуемым Эластик-нагар. Он забивался тогда в потаенно-мятежный уголок своего сознания и там шептал в сложенные лодочкой ладони: «Эластик-нагар — грязная свалка».