на продажу… один наш… там девочка была, надзиратель дочку привёл, она бегала, упала, и он её поднял и по голове погладил… а она закричала… Как его били, Женя, как его били…

– Ну, успокойся, – просила она. – Это же давно, до освобождения…

– Женя! – его голос оборвался, и он только тихо повторил. – Как его били…

– Ну не надо, – Женя мягко высвободила руки. – Иди, ложись. У меня ещё много дел. Иди, Эркин, тебе надо поспать.

– Женя, нас все ненавидят. За что? Мы же рабы, такие же рабы как они все. Стукачей убивали, так из-за них остальных мучили, а нас… за что нас, Женя?

Она молча пожала плечами. И он тоже замолчал, опустил глаза.

– Иди, Эркин, – повторила Женя. – Ложись спать.

Он, покорно опустив голову, повернулся. В дверях его шатнуло, но он устоял.

Коптилка в комнате погасла, видно, выгорело горючее. Эркин постоял, привыкая к темноте, и ощупью пошёл к кровати. Привычно лёг, укрылся. Обошлось, на этот раз обошлось. Он длинно прерывисто вздохнул. Болела грудь, ныло плечо, воспалённо горели глаза. Он ещё слышал, как Женя возится на кухне, и хотел дождаться её возвращения. На случай если Алиса проснётся и опять полезет, но не дождался. Рухнул в сон, как в Овраг.

Когда Женя вернулась в комнату, постелила себе и легла, он уже спал, вздрагивая и постанывая во сне. О произошедшем Женя старалась не думать. Она давно научилась отбрасывать всё неприятное, что нельзя исправить и не даёт жить. Ничего же не случилось? Значит, ничего и не было. Хорошо ещё, у неё хватило ума не разбудить Алису. Но как же он испугался, до сих пор не успокоится. Нет, хватит об этом. За всем этим она не покормила его и не дала лекарства. Последний пакетик. Завтра с утра даст. Хуже не будет. Как всё-таки доктор Айзек хорошо подобрал лекарства. Подумать только, вот так, за глаза, не расспрашивая… «Миша погиб», – сын, наверное, а это вещи сына. Что осталось. Две зимы были трудные, продавали, кто что мог. Это ей продавать было нечего. Как они с Алисой перебились – уму непостижимо. И война… Но здесь их оставили в покое. Она смогла найти работу и эту квартиру. Русские побеждали, и к ней стали относиться не лучше, нет, не так плохо. Всё-таки она была белой, пусть и «условной». И Алиса уже всё понимала, и ей уже было с кем поговорить. И больше не появлялись те страшные люди. Она видела их. Они проходили мимо неё, не глядя, не замечая её, прямо к её начальству и хозяину квартиры. И она теряла работу и жильё. И должна была уезжать. Безликие, страшные своей безликостью, не люди – придатки к своему оружию. Они всегда казались ей вооружёнными. Хотя были в штатском и без автоматов, с пустыми руками. Они гнали её, и она убегала от них. Всё дальше и дальше, от родных мест, от учебного городка, от всего, от самой себя прежней… Только здесь, в Джексонвилле, тихом захолустном городке посреди имений они отстали от неё.

Женя вздохнула, засыпая. Всё-таки она победила их. Она выжила. Спасла Алиску. Победа осталась за ней. За окнами шумит дождь, из кухни тянет теплом от остывающей плиты. Да, дрова, вода, выгребная яма – всё во дворе. Но отдельный вход, целая крыша, не самый плохой и, главное, белый квартал, и посильная плата… Всё не так уж плохо. Она может спокойно спать.

Тетрадь третья

Эркин проснулся перед рассветом. В имении как раз пора вставать к утренней уборке и дойке. Он прислушался. Алиса и Женя ещё спят. В комнате темно, но темнота уже утренняя, прозрачная. Он осторожно сполз с кровати и пошёл на кухню. И маршрут уже хорошо известен и не раз пройден, так что ни на что не налетел, ничего не задел. Даже дверь уборной не скрипнула.

В кухне было посветлее. Он умылся из рукомойника. Воспользоваться висящим рядом полотенцем не рискнул: и так обсохнет. Кожа на лице и руках обветрилась и загрубела ещё в имении, и он давно не заботился о ней. Эркин подошёл к окну, но небо только синело и разобрать, что там внизу, было трудно.

– Ты чего так рано вскочил?

Он резко обернулся. В дверях кухни стояла Женя.

– На вот. Не ходи голым.

Он взял трусы, неловко натянул.

– Ты что, – удивилась его неловкости Женя, – никогда трусов не носил?

– Нет, в Паласе, иногда, – на последних словах он справился с голосом и смог продолжить, – не трусы, а шорты. Ну, обрезанные штаны.

– Ясно, – кивнула Женя. – Подожди, я тебе резинку подтяну.

Трусы и в самом деле были ему слишком свободны и сваливались. Женя спокойно подошла вплотную к нему.

– Руки убери.

Он послушно заложил руки за спину. Она отогнула верхний край и подцепила ногтями резинку. Эркин стоял, опустив голову, и молча смотрел, как она вытягивает резинку, собирая трусы в сборку.

– Так хорошо? – подняла она на него глаза.

Он молча кивнул. Женя завязала узел и отпустила его.

– Вот так, – и повторила. – Не ходи голым.

Он опять кивнул, а она продолжала.

– Твоё высохло всё. Сегодня я рано заканчиваю, вечером зашью, где надо. А ты сегодня полежи ещё. И сейчас иди, ложись, а то опять простынешь.

Она говорила так, будто ничего и не было, и он не посмел и обмолвиться о вчерашнем. Ему велели уйти и лечь. Он сделал, как велено. Хотелось есть, но он привычным усилием задавил голод. Зазвучал голосок Алисы. Он невольно дёрнулся от него как от удара. Шаги, голоса, звяканье посуды… Рука Жени коснулась его волос.

– Эркин…

Он заставил себя спокойно открыть глаза.

– Садись, поешь.

Из-за стола на него смотрела румяная мордашка Алисы. Он отвернулся. На всякий случай. Есть, сидя в постели, было не очень удобно, но ведь главное – еда. Горячая каша, от каждого глотка тепло по телу… Глядя, как он выскребает тарелку, Женя засмеялась.

– Сейчас ещё дам. Вот, держи, – и по-русски, – Алиса, тебе дать?

– Не-а!

Женя заметила, как он напрягается, как только Алиса заговорит, и нахмурилась.

– Ладно, как хочешь. Иди на кухню, мойся, вся перепачкалась.

Когда Алиса вприпрыжку убежала на кухню, подошла к нему.

– Вот молоко, вот таблетки. Вчера не принял.

Он затравленно поднял на неё глаза, покорно проглотил таблетки, запил их молоком и, не отводя от неё взгляда, лёг.

– Не сердись на Алису. Она в твоих страхах не виновата.

– А я? – вдруг вырвалось