На мгновение он остановился, обессиленный работой, и, сделав глубокий вдох, снова взглянул с обрыва на Аманду. Она по-прежнему не двигалась.

— Проклятие! Она должна жить! — тихонько пробормотал он по-испански, по-английски и даже по-французски, и его проклятия прозвучали почти как молитвы.

Схватив скрученные лианы обеими руками, Рафаэль проверил их на прочность и, наконец, спустился по каменному склону. Длины веревки не хватало, чтобы обвязать ее вокруг талии, и, если его хватка ослабнет, он рухнет на острые камни внизу. От силы его рук теперь зависела жизнь и его и Аманды.

Гроза прошла, и теперь солнце нещадно палило его спину и плечи. Не было слышно ни одного звука, кроме стука сапог по граниту и его тяжелого дыхания. Рафаэлю казалось, что он висит на краю мира перед лицом бесконечности, один на гигантской ладони, которая в любой момент может наклониться и сбросить его в небытие.

«Толкай и прыгай, толкай и прыгай; не дергай веревку слишком сильно, а то она может оборваться; не позволяй влажным ладоням скользить, а то упадешь», — снова и снова повторял он себе эти простые правила выживания.

Наконец под ногами оказалась твердая почва; жгучий пот заливал глаза, и он с трудом дышал.

На четвереньках, не замечая острых камней, нещадно вонзающихся в тело, Рафаэль пополз к Аманде.

Проклятие, она была такая белая и неподвижная! Закрытые глаза казались фиолетовыми синяками на фоне бледной кожи, кровь струилась из порезов и царапин. Он обнял ее, баюкал в своих руках, убирал волосы с лица, постоянно повторяя ее имя.

— Аманда… querida… поговори со мной. — Его голос прерывался от эмоций, и он, нетерпеливо откашлявшись, заставлял ее очнуться. В конце концов, Аманда застонала, ее голова чуть повернулась, и ресницы дрогнули. Это чудо, но она пережила камнепад.

Рафаэль проверил, не сломаны ли у нее руки и ноги, потом легонько пробежал руками по бокам. Ничего? Это больше чем чудо, решил он. Его пальцы нежно ощупали ее голову и обнаружили большую шишку — когда он дотронулся до нее, Аманда застонала. Не слишком высокая цена за выживание в падении на камни с двадцатифутовой высоты.

Немного успокоившись, Рафаэль удобнее устроился на камне, чтобы отдохнуть и дать Аманде возможность прийти в себя. Он не будет спешить, он подождет. Какое-то предчувствие беды тревожило его, какое-то шестое чувство говорило, что нужно остаться на месте; но неопределенность мучила его только до того момента, когда он увидел отблеск солнца на ружейном стволе. Крик Аманды, должно быть, привлек внимание французов. Теперь ему придется держаться подальше от лагеря, пока он не удостоверится, что французы ушли из этой местности, и надеяться, что они не обнаружат их с Амандой.

Лучи полуденного солнца играли над ними, высушивая одежду и заставляя Рафаэля мечтать о воде, даже об еще одном коротком ливне. Сбросив рубашку, он обернул ее вокруг головы Аманды, чтобы защитить от солнца. Ее кожа была не так привычна к солнцу, как его, и она легко могла получить ожоги. Небо было синим, таким же потрясающе синим, как глаза Аманды, и пушистые облака лениво плыли по его бескрайним просторам — по прекрасному летнему небу.

Время неторопливо тянулось, и Рафаэль забылся беспокойным сном, часто просыпаясь, чтобы оглядеться, и снова погружаясь в сон. Когда он проснулся, стало прохладнее, свежий вечерний ветер холодил его обнаженную грудь. Теперь пора будить Аманду, решил он, иначе скоро станет слишком темно для подъема. Французам сейчас трудно разглядеть их, так что они не станут доступными мишенями на фоне склона горы.

Аманда слабо запротестовала в ответ на его настойчивые попытки разбудить ее.

— Оставь меня в покое, — пробормотала она, раздраженно отмахиваясь. — Я сплю.

— Это очень плохо, — пробормотал Рафаэль, и Аманда как сквозь туман узнала насмешку в его тоне, — потому что сейчас ты должна проснуться. — Он поднял ее, понимая, что у нее болит каждый дюйм тела, а избитые мышцы протестующе кричат в ответ на такое насилие. — Я знаю, что тебе больно, — посочувствовал он, когда она громко застонала, — но сейчас я ничего не могу с этим поделать.

Чуть приоткрыв глаза, Аманда попыталась ему помочь, но у нее ничего не получилось, и она сдалась. Просто она слишком изнурена — вот отчего ее голова раскачивается из стороны в сторону при каждом резком движении. Почему он подвесил ее вниз головой? — спрашивала себя Аманда, не осознавая, что упала с очень высокой скалы. Потом она мысленно пожала плечами, решив, что так он наказал ее за побег. Она даже предположила, что в некотором роде заслужила это.

Удар, толчок, удар, толчок. Неужели все это так необходимо, когда у нее нестерпимо болит голова, сердито подумала Аманда, заставляя себя открыть глаза, чтобы попросить Рафаэля не мучить ее.

Однако слова застряли у нее в горле, когда она увидела безумный наклоненный мир — отвесные каменные стены и зияющую пропасть, которую следовало бы заполнить чем-то твердым. Господи, облака так близко, что до них, кажется, можно дотронуться рукой, а она, словно какая-то безумная птица, болтается на спине Рафаэля.

— Кар-р, — выдавила Аманда, потом облизала губы и попыталась снова. — Н-нгайв. — Это было лучшее, что она смогла произнести на этот раз, и, с содроганием закрыв глаза, сдаваясь кошмару, потеряла сознание.

Втолкнув свою с каждым мгновением становившуюся все более тяжелой ношу на край обрыва, Рафаэль перекатил Аманду на землю и без сил рухнул рядом. Он устало уставился в небо и, глубоко вдохнув, заставил свое тело расслабиться. Его мускулы слишком долго были в напряжении и болели так, что он не мог даже пошевелиться.

Только когда вечерние тени превратились в скрывающую все темноту, он наконец вытащил свою рубашку из-под Аманды и надел ее. Им придется оставаться здесь, пока не уйдут французы. Рафаэль не мог позволить им обнаружить лагерь.

В нем всколыхнулись воспоминания о той ночи, когда она была в его объятиях, вся такая горячая, нежная, извивающаяся от страсти. Каким-то образом этой девочке удалось пробраться сквозь его защитную оболочку, и это беспокоило его. Слишком многое шло не так, слишком много нужно сделать, и слишком велика вероятность смерти в любой момент — факт, раньше никогда не волновавший его. А что будет с Амандой, если его убьют?

Рафаэль взволнованно поежился, его темные брови сошлись на переносице. Он чувствовал ответственность за нее. В некотором смысле она доверяла ему, и он не мог забыть, что ее мать была крестницей его отца. Фелипе мертв, а Джеймс Камерон, алчный и опасный, оставит Аманду в тех же тяжелых обстоятельствах, что и прежде.

Только одно решение казалось возможным, и даже если он прежде никогда не собирался жениться, то теперь решил, что ему придется передумать. Это в какой-то степени защитит ее, если его убьют, а если нет…

Что ж… По его губам пробежала улыбка, когда он посмотрел на Аманду. Его взгляд задержался на ее полной груди и длинных ногах, проглядывающих сквозь рваную юбку. Ночи могут оказаться ценнее дней, когда она захочет бросить ему вызов, и нет сомнений, что со временем ее удастся укротить. А если он устанет слушать ее, есть много способов сделать упрямицу тихой и удовлетворенной.