– Не ломай голову, Софа! Так называемая тайна ее рождения – сгоревшие в роддоме архивы, где можно было б найти сведения о матери. – Виктория Павловна взяла папку и положила в свою объемистую сумку. – Кстати, личное дело Нюши затребовал будущий опекун – как раз Амелин-старший. Я думала, папка пропала, а ее взяла зачем-то Руфина!

– Вот именно – зачем? – тихо задала вопрос Софа. – Виктория Павловна, у нас вечером самолет, Эмилио не может дольше задерживаться в России. Я вас очень прошу – держите меня в курсе дел Нюши. Если вдруг она вернется в детский дом, мы готовы стать ее опекунами и забрать в Италию!

– Хорошо, Софа, обещаю. – Виктория Павловна облегченно вздохнула и поднялась. – Проводи меня, мне пора возвращаться на работу.

Виктория Павловна подумала, что от той робкой деревенской девочки, что привезла в детский дом бабушка, не осталось и следа. Софа, которую Руфина искренне любила и чьими красотой, умом и природной грацией восхищалась, расцветала на глазах. Упорная в учебе, она в старших классах отлично училась. Кроме того, обладая редкой для ее возраста мудростью, была любима одноклассниками. Ей легко давались иностранные языки. С будущим мужем она познакомилась в интернете, самостоятельно изучая итальянский. Поначалу родные Эмилио настороженно отнеслись к русской невесте, но, узнав, что будущая теща наполовину итальянка с отчеством Эмильевна, приняли Софу в семью благосклонно. Никто не подумал о том, что та – лишь приемная дочь Руфины Грассо. Сейчас Софу обожало все семейство мужа…

«А было бы неплохо, если бы Софа забрала Нюшу в Италию. Да, это бы решило все проблемы: девочка перестанет искать мать, история ее рождения так и останется темной. Именно темной. Не нужно ворошить прошлое. Но как остановить Амелина? Остается надеяться, ему откажут в опеке. Позиция у него слабая, девочке он никто, возраст опять же… не юношеский! А жена, кажется, молодая. – Виктория Павловна задумалась. – Ей-то зачем такая обуза – двое чужих детей-подростков? Со всеми их болезнями, капризами и школьными проблемами?»

То, что проблем не миновать, Виктория Павловна знала. Свои школьные годы она вспоминала со смесью страха и стыда.

…После того как убили мать Руфины, а ее саму отправили в детский дом, школьная жизнь Вики стала невыносимой. Одноклассники ее игнорировали стойко, за партой она сидела одна, и даже учителя ничего с этим поделать не могли. И Вика замкнулась в себе. Злость на ровесников родила новое чувство – превосходство. Вика прекрасно понимала, что в учебе она лучшая. В том, что получит золотую медаль, – не сомневалась. Одно обнадеживало, ее родительница бросила пить. С чем это связано, Вика не задумывалась, просто радуясь готовым ужинам и выстиранной и отглаженной одежде. В доме появились новые вещи: телевизор, шторы на окнах и посуда.

Медаль она получила, но на выпускной бал не пошла. А под утро, на рассвете, ее разбудил стук в окно. Спросонья гость показался незнакомым. Но тот откинул капюшон дождевика и тряхнул рыжей шевелюрой. И улыбнулся.

У Вики замерло сердце – детская влюбленность в Игната давно переросла в настоящее чувство, которым болели душа и каждая клеточка ее тела. Желание запретного выливалось в фантазии, заставлявшие Вику стонать от бессилия. Он не снился по ночам, но иной раз, глядя в учебник, вместо текста параграфов она видела его лицо. О безответной любви подруги знала лишь Руфина, не успокаивая, молча выслушивала ее тогда еще детские исповеди, подсовывая всегда голодной Вике разные вкусности. В старших классах, без Руфины, ей приходилось совсем туго – поделиться с матерью не могла, лишь усилием воли заглушая ревность и зависть к одноклассницам – Игната любили все.

Она вышла к нему в плаще, накинутом на ночную рубашку. Он ждал в темноте тамбура подъезда. Вика, споткнувшись о порожек, попала сразу в его крепкие объятия. Дальше осознание места, времени и себя самой отключилось. Очнулась от громкого хохота и улюлюканий одноклассников. В тамбуре стало вмиг светло – с десяток фонариков светили ей в лицо. Последнее, что запомнила перед тем, как позорно упасть в обморок, – презрительная улыбка Игната.

Вика уехала в Москву на следующий день – вызов из МГУ получила еще до выпускных экзаменов.

Игната не забывала никогда. Но встретиться им довелось лишь через много лет…

Зайдя в свой кабинет, Виктория Павловна первым делом вернула папку на место.

Как она и предполагала, Амелин не заставил себя ждать и позвонил. Она успела выпить чашку кофе, но надкусанный бутерброд пришлось отложить на блюдце.

– Слушаю вас, Александр Михайлович. – Она слегка поперхнулась, проглатывая кусок. – Да, вы можете приезжать за папкой. Нашлась, нашлась. Где? Это я вам расскажу при встрече. Хорошо, жду через час.

«Как же, так и доложу, что моя подруга выкрала документы из кабинета», – подумала она. Выдумать иную причину было несложно – педагоги иногда брали личные дела ребят для составления характеристик. Объяснять Амелину, кто именно и зачем, Виктория Павловна не собиралась.

Ей показалось, или Амелин как-то осунулся за те несколько дней, что они не виделись? Она заметила мешки под глазами, сероватый цвет лица, и внезапно возникшая жалость к этому чужому человеку заставила ее сочувственно вздохнуть. Он тяжело опустился на стул и, казалось, о чем-то задумался.

– Александр Михайлович, вот личное дело Нюши. Посмотрите, там нет ничего особенного. – Она протянула ему папку.

– Да… спасибо. – Он придвинул ее ближе к себе. – Виктория Павловна, хотел бы извиниться, в прошлый раз я…

– Не стоит. – Она небрежно отмахнулась.

– Ну, хорошо. Буду откровенным – у меня изменились обстоятельства. Скорее всего стать опекуном мне не разрешат. Я развожусь с женой. И у меня обнаружили… в общем, медицинскую комиссию я не прошел, только что из клиники. Собственно, приехал извиниться. Даже не знаю, как скажу об этом детям! – Амелин потер переносицу и впервые открыто и с надеждой посмотрел на нее.

Вика смутилась. Появившаяся было минутой ранее жалость сменилась вдруг чувством ей до того незнакомым – болью за постороннего человека. Вика никогда не поддавалась этому бессмысленному чувству, считая, что любую возникшую проблему должно тут же решать. Так оно всегда и случалось. Порой она оставалась единственной из всех, кто был способен предпринять нужные в критической ситуации действия. Сейчас же Вика с трудом сообразила, что сказать.

– Не расстраивайтесь так, Александр Михайлович. Нюша уже взрослая девочка, ей у нас плохо не будет, дети и педагоги помнят ее! А у Кирилла есть бабушка.

– Аркадия Львовна тяжело больна и лечится в госпитале. И неизвестно, когда ждать улучшений. А у мальчика астма.

– Вот как…

– Да. Вскоре он уедет в санаторий на море. А после… Извините, Виктория Павловна, я, наверное, пойду. – Амелин резко поднялся. – Всего вам хорошего.

– До свидания, – растерялась Вика.

Амелин давно ушел, а она все не могла унять часто бьющееся сердце. Списать это свое состояние просто на жалость к этому человеку было бы слишком легко. Все время его недолгой исповеди Вика боролась с желанием обнять мужчину и наговорить банальных, но от того не менее значимых слов сострадания. И очень ей хотелось, чтобы он принял ее сочувствие, поблагодарив хотя бы еще одним коротким взглядом. Стычка во время прошлой встречи забылась, Вика уже простила и недоверие к ней, оправдала даже его показную грубость.