Прохладный воздух не охлаждал мою голову, а тут еще и голод начал мне докучать, потому что я выбежал из гостиницы, не позавтракав. Голод подступал, постепенно занимая один плацдарм за другим, пока не захватил все тело. Но я постарался отвлечься от нужд своего тела. Теперь я уже не чувствовал ничего, кроме головной боли, — будто кто-то обвязал мне голову шарфом, да еще затянул его, чтобы боль не могла выйти. От боли я закрыл глаза, и тут вдруг передо мной открылась книга, и Тот, Кто освещает путь жаждущим Его слов, осветил путь и мне, ибо я понял, что и ко мне относится комментарий к последним стихам Второзакония, который гласит: «Отныне и далее Святой и Благословенный говорит, а Моисей в слезах пишет», — ибо Моисей плакал от того, что ему не дано было войти в Землю обетованную, а я готов заплакать от того, что мне грозит никогда не войти в наш старый Дом учения.

Я повернул назад, вышел на улицу и тут же увидел старика, который нес в руке старый замок с вставленным в него ключом, Я понял, что это слесарь, и бросился за ним, но он исчез где-то за поворотом.

Я стоял в растерянности на перекрестке, и тут меня увидел Даниэль Бах. «Что вы тут делаете?» — спросил он. Я ответил: «Ищу слесаря». Он весело хлопнул себя по деревянной ноге и сказал: «Ну, дорогая, потрудись и помоги нам в поисках!»

Что за человек этот Даниэль — не поймешь, что его так веселит. Если заработок, так ведь весь его запас дерева лежит у него без почина, а ремесло акушерки, которым занималась его жена, тоже никому теперь не нужно. Все его доходы сейчас зависят от дочери Ариэлы, которая преподает людям иврит.

По дороге я спросил его: «Пришло ли уже письмо от вашего отца из Страны?»

«Пришло».

«И что он пишет?»

— «Что пишет? Пишет, что коэны[60] там поднимаются к Ковчегу Завета каждый день, а в пятницу, когда есть дополнительная молитва, мусаф, так даже дважды».

«А о своих делах ничего не пишет?»

«Пишет, что удостоился чести помолиться у Западной стены и распластаться на могиле праматери Рахели. И еще пишет, что склеп над ее могилой сделан в виде синагоги, внутри его разделяют красивые занавеси, со стен и потолка свисает множество светильников, в которых зажигают масляные свечи. А на саму могилу положен большой камень, и женщины-праведницы измеряют по нему разные нити, которые имеют известные свойства — помогают тем, кто хочет понравиться, и так далее и тому подобное. Одну такую нить отец послал в письме моей дочери. Господин хочет послушать еще?»

Я спросил: «А доволен ли он своей жизнью? И своими новыми друзьями?»

Даниэль сказал: «Что касается молодых друзей, то их он очень хвалит. Все они любят Израиль и делают хорошее дело — занимаются заселением Страны, говорят на святом языке, достойно содержат своих родителей и обеспечивают их жильем, и едой, и одеждой. Что же до пожилых друзей, то есть до родителей молодых поселенцев, то эти, как говорится, „садна деара хад ху“[61], то есть во всем мире одинаковы: спорят о словах молитвы, отстаивают каждый обычай, который принесли из дома, как будто он заповедан на горе Синай, и ссорятся по поводу молитвы: „Да произрастет спасение Его, и да пошлет Он нам Мессию в конце дней наших“. О Боже Всемогущий, пошли нам поскорее этого Мессию, хотя бы затем, чтобы избавить нас от всего этого!»

«А ваш отец?»

«И мой отец не отступает от своего. В одну из суббот он прошел перед пюпитром кантора и сказал, как положено: „Субботы Мои соблюдайте“[62], — так большинство молившихся застучали кулаками по столам, чтобы заглушить его слова, да еще выговорили ему после, потому что, видите ли, за две субботы до этого у них миснагдим[63] победили хасидов и постановили эти слова отныне не произносить. Отец после этого сердился всю субботу. А вот, кстати, и лавка нашего слесаря!»

Лавка была открыта, но слесаря в ней не было. Где же он? Оказывается, пошел в дом ячейки «Гордония»[64] починить там дверной замок. Я посмотрел на связку ключей, висевшую у входа, — нет ли там потерянного мною. Перебрал все, но своего не нашел.

Я повернулся к Баху: «Да простит меня господин, ему, наверно, трудно стоять на одной ноге?»

Бах сказал: «Если господин имеет в виду мою деревянную ногу, то для нее нет ничего лучшего, чем стоять на одном месте. Ей тогда кажется, что она — одно из лесных деревьев, и, возможно, она даже мечтает; чтобы из нее сделали кровать для принцессы».