Я спросил: «Если так, то когда же вы возьметесь за мое дело?»

Он ответил: «Завтра, с Божьей помощью».

Я разочарованно воскликнул: «Только завтра?!»

Он снова улыбнулся: «Ты налагаешь, сын мой, что „завтра“ — это очень далеко от „сегодня“, а на самом деле оно совсем рядом и близко, и человеку стоит знать, что если он что-то не успел сделать сегодня, то он обязательно сделает это завтра».

Поскольку я уже побывал в «Гордонии», то скажу о ней несколько слов. Помещение это состоит всего из одной комнаты. Поднимаются в нее по деревянным ступенькам — не то ступени, не то просто доски положены. Подниматься нетяжело, всего пять невысоких ступенек, но верхняя шатается, и поэтому нужно остерегаться — покачнешься и упадешь, пожалуй. Такое впечатление, что ступеньки эти вообще не от этого дома, а принесены из какого-то другого места, и за недостатком времени к ним сверху добавили еще одну доску, но закрепили плохо, вот она и шатается.

Комната больше в длину, чем в ширину, а окна в ней хоть и смотрят на все четыре стороны, но света дают мало, потому что стоявший рядом хозяйский дом рухнул и развалины заслоняют свет. Это помещение, которое шибушские друзья Израиля сделали местом своих собраний, в сущности, не отдельный дом, а пристройка к хозяйскому дому, когда-то служившая складом, потому что вплоть до начала войны наш город был торговой метрополией, высившейся в окружении окрестных местечек, и местные коммерсанты понастроили себе здесь склады для своих товаров. Эта пристройка была одним из таких складов. И несмотря на то что в ней много окон, она — как слепец, который никогда не видел света.

(И поскольку я встал на высокопарный путь сравнений, продолжу и далее в таком же духе.)

Дом «Гордония» — как слепец, у которого умерли глаза. Но глаза друзей Израиля из молодежного движения «Гордония» светятся солнцем нашей Страны, которую все они хотят увидеть. Есть у нас в галуте[68]такие праведники, которые построили себе каждый свой Дом учения и похваляются, что, когда придет Мессия, он прежде всего придет именно в их Дом. Эти ребята тут, наши друзья, не похваляются, будто праведник Мессия раньше всего придет к ним, они даже не упоминают его имени. Главное их желание — взойти в Страну Израиля и обрабатывать ее землю. И я не знаю, кто лучше — те праведники, которые хотят затруднить Мессию приходом к ним в галут, далеко за пределы Страны Израиля, или те ребята, что берут на себя труд взойти в Страну и приготовить ее к его приходу.

Эти ребята знают, что происходит в Стране — и вообще, и в деталях, но мы с ними не понимаем друг друга. Даже одни и те же слова мы понимаем по-разному. К примеру, когда я говорю «Гордон», я подразумеваю нашего великого поэта Иегуду-Лейба Гордона, а они имеют в виду своего вдохновителя и идеолога Аарона-Давида Гордона. Я — из поколения людей ума, у которых мысли широки, да руки коротки, а они — люди дела, которые предваряют размышление действием. Мой Гордон (Иегуда-Лейб) был мыслителем, а их Гордон (Аарон-Давид) сделал мысль делом. Иными словами, второй осуществил то, о чем писал первый. Казалось бы, я должен был бы этому радоваться, а я не рад. Не потому, будто полагаю, что мысль важнее действия, а потому… Нет, это лучше пояснить притчей, хотя, быть может, и не вполне уместной, — об архитекторе, который просил камни, а ему давали кирпичи. Он мечтал построить храм, а они хотели построить себе дом для жилья.

Я остался в «Гордонии», забыв о голоде, потому что, во-первых, уже раньше обещал этим ребятам прийти к ним, а во-вторых — потому что там были газеты из Страны. Я прочел их от корки до корки. Даже когда я встречал имена людей, которых чурался, живя в Стране, тут эти люди казались мне значительными. Каждое сообщение о поездке какого-нибудь политического деятеля в Хайфу или в Изреэльскую долину волновало мое сердце. Люди, которые там наводили на меня скуку одним своим приветствием, — здесь я жадно перечитывал их речи.

Вот, однако, — хоть я не сомневался, что в Стране Израиля вершатся большие дела, но эти газеты почему-то сообщали мне только о делах ничтожных. Например, о том, что такой-то политический деятель поехал в Хайфу или в Изреэльскую долину и тому подобное, Я откладывал газету и брал следующую. И что же эта следующая? Она сообщала мне о том, что данный деятель уже вернулся из Хайфы или из Изреэльской долины. Нет сомнения, что об этом следовало рассказать, ибо в предыдущей газете писали о том, что он поехал, но ведь если бы раньше не упомянули вообще, что он куда-то отправился, теперь не было бы надобности упоминать, что он вернулся.

Конечно, кроме этих известий есть и более важные, но газеты почему-то имеют обыкновение потчевать своих читателей как раз маловажным. И если кто не знаком с этой особенностью газет, он может быть уверен, что получит от них то, что его совершенно не интересует.

По случаю установки нового замка в «Гордонию» набилось много ребят. Увидев меня, они обрадовались. Они уже и до того много раз приглашали меня прийти и выступить перед ними, но я уклонялся от этих приглашений. Если человек не знает, что сказать самому себе, что он может сказать другим? До того как я уехал в Страну Израиля, я не раз выступал с речами, но с тех пор, как приехал туда, постановил для себя больше на публике не выступать. Я говорил этим ребятам, что чувствую себя как человек, который всю жизнь хотел произнести хотя бы одну молитву так, как она была задумана изначально, а когда приехал в Страну и стал мудрее, мечтал уже хотя бы одно-единственное слово из этой молитвы произнести так, чтобы оно прозвучало, как было задумано. Они удивлялись: «Как это может быть, что человек приехал из Страны Израиля и не может произнести речь?» А я отвечал: «Именно потому, что все гости из Страны Израиля выступают у вас с речами, я не выступаю. И причиной тому — одно событие, которое со мною случилось. Если хотите, я расскажу. В тот год, когда я приехал в Страну, как раз было основано очередное трудовое поселение. После того как заложили краеугольный камень, начались выступления. Тридцать шесть выступлений, одно за другим. Возможно, каждый очередной оратор добавлял что-нибудь свое, а если не добавлял, то, возможно, повторял сказанное предыдущим оратором, но в итоге я так ничего и не запомнил, потому что речь каждого следующего путалась у меня с речью предыдущего».

Когда ребята поняли, что я не буду выступать, они попросили меня просто рассказать им о Стране. Я сказал: «Эх, ребята, вы когда-нибудь видели парня, который положил бы глаз на девушку и стал рассказывать о ней другим парням? Если хотите, я расскажу вам лучше о первой группе сионистов, которую мы создали здесь, когда я и ваши отцы были еще молодыми. Возвышенным и благородным был тогда сионистский идеал и весьма далеким от реальности. „Завоевание местечковых общин“, которого требовал от молодых сионистов Макс Нордау[69], не относилось к нам, потому что в Шибуше руководители еврейской общины не были враждебны к сионизму. Напротив, некоторые из них приходили в клуб нашей сионистской группы — почитать газету или поиграть в шахматы. Раз в год приглашали лектора со стороны. Если социалисты-бундовцы[70] не приходили на лекцию и не мешали, все было хорошо, а если приходили и мешали, было плохо. Кроме того, на Хануку[71] мы всегда устраивали праздник в честь Маккавеев[72] с выступлениями и декламацией. И случалось, что какая-нибудь девушка на память читала: „Еще не погибла наша надежда“, и потом в еврейских газетах сообщали об этом событии. Я понимаю, то, о чем я вам сейчас рассказываю, никого здесь не интересует, кроме того единственного человека, который вам об этом рассказывает, и даже не столько вам рассказывает, сколько, скорее, самому себе».