водах к северу от Тель-Авива видели кита – серого кита, каких в Средиземноморье не видели уже лет двести пятьдесят, поскольку в нашем полушарии на них охотились, пока всех не уничтожили. А теперь единичный представитель вида появился тут и проплыл от Герцлии до Яффы, после чего снова скрылся в глубинах. Взяли интервью у человека из Центра исследования и помощи морским млекопитающим, и он сказал, что кит исхудал и почти наверняка заблудился. В Центре считали, что это случилось, когда он приплыл к Северо-Западному проходу и увидел, что лед растаял. Без привычных ориентиров кит нечаянно свернул на юг, а не на север, и оказался в израильских водах. Сидя на кровати в номере, я смотрела дергающиеся видеосъемки, как из его дыхала бьет струя, а потом, после долгой паузы, поднимается огромный, покрытый шрамами хвост.

Я вышла на балкон полюбоваться в последний раз на открывающийся отсюда вид. Или изучить волны в поисках кита. Или просто еще раз смерить взглядом, насколько близко здесь до Газы. В маленькой лодке с навесным мотором понадобится совсем немного времени, чтобы проплыть сорок четыре мили до тех мест, где палестинцы смотрят на тот же горизонт, примерно на то же самое бесконечное пространство и не могут никуда отправиться.

Внизу, в вестибюле, у стойки регистрации скопилась очередь. В гостиницу заселялась большая компания – тетушки, дядюшки и кузены приехали из Америки отметить наступление взросления мальчика, который сидел сейчас на плотно набитом чемодане от «Луи Виттон», деловито вытряхивая себе в рот последние кусочки из коробки конфет «Нердс». Я ждала своей очереди и смотрела, как охранник у входа копается в огромной белой сумке, в мягких кожаных глубинах которой таился неизвестный уголок вселенной. Я тоже хотела заглянуть. Загорелая женщина с накрашенными ногтями, которая терпеливо ждала, когда ей вернут сумку, считала, что охранник ищет пистолет или бомбу, но, судя по тому, как он погрузился в это дело, его интересовало что-то куда более важное.

Из служебного помещения вышел главный управляющий. Он заметил меня, на лице его отразилось узнавание, и он двинулся в мою сторону. Сжав мою руку обеими руками, он поинтересовался здоровьем моего деда, которого знал уже двадцать лет. Дедушка умер, сказала я, он скончался в прошлом году. Главный управляющий не мог в это поверить; казалось, он вот-вот заявит, что я это придумала, ведь придумывала же я все события, которые описывала в своих книгах как случившиеся. Но все же он удержался и, выразив соболезнования, спросил, понравилась ли мне корзина с фруктами, которую он послал мне в номер. Я сказала, что понравилась, потому что не видела смысла говорить, что никакой корзины не получала, чтобы потом, возможно, участвовать в выяснении отношений. Я сказала, что хочу выехать. Снова удивление и озабоченность – разве я не только что приехала? Меня провели в начало очереди, вперед компании празднующих бар мицву, и главный управляющий зашел за стойку, чтобы самому меня оформить, быстро и элегантно выполнив все необходимые процедуры. Когда я оплатила счет, он провел меня к двери и велел швейцару вызвать мне такси. Похоже, он торопился отправить меня из гостиницы. Скорее всего, у него просто было много других дел, но мне пришло в голову, что он мог знать, что я слышала о разбившемся постояльце. Эффи или даже Матти, мой друг-журналист, могли позвонить в отель ради меня, и об их расспросах сообщили бы главному управляющему. Или, может быть, встревоженная горничная час назад доложила своему начальству. Пока я все это обдумывала, мой чемодан погрузили в ожидающее такси, и не успела я сформулировать нужный вопрос, как главный управляющий усадил меня на заднее сиденье, с жизнерадостно профессиональным видом улыбнулся, закрыл дверь и постучал костяшками пальцев по кузову, давая сигнал отправляться.

Мы проехали по улице всего пять минут, как вдруг водитель свернул к тротуару и резко остановил машину. Загудел автобус; через заднее окно я увидела, как он со скрежетом затормозил и остановился в нескольких сантиметрах от нашего заднего бампера. Таксист вылез, обругал водителя автобуса и исчез за открытым капотом своей машины. Я пошла за ним и спросила, в чем дело, но, поглощенный перегретыми внутренностями двигателя, он меня проигнорировал. Прохожие стали останавливаться, чтобы посмотреть на происходящее. Америка такое место, где времени обычно ни у кого нет, но на Ближнем Востоке время есть, так что тут чаще люди смотрят на окружающий мир, а когда смотрят, у каждого складывается свое мнение по поводу того, что он видит, и, разумеется, мнения расходятся, так что обилие свободного времени в определенной формуле равно спору. Сейчас спор разгорелся о том, стоило ли таксисту останавливаться там, где он остановился, и загораживать при этом автобусную остановку. Человек в майке с пятнами пота заглянул под капот вместе с водителем, и они начали спорить о том, что там творится. Для моего мужа мир всегда таков, каким кажется, для меня он никогда не бывает таким, каким кажется, а вот в Израиле никто никогда не может прийти к согласию относительно того, каков мир на самом деле, и, несмотря на неистовость непрерывного спора, это базовое признание разлада всегда меня утешало.

Я повторила свой вопрос, таксист наконец поднял потное лицо. Окинув меня взглядом, он узнал все, что вообще хотел обо мне знать, неторопливо обошел машину, откинул багажник, выставил мой чемодан на дорогу и снова пошел возиться с двигателем. Я оттащила чемодан на тротуар, и небольшая толпа собравшихся чуть-чуть расступилась, чтобы дать мне пройти. Встав на несколько метров дальше по улице, я принялась всматриваться в едущие по улице машины в поисках другого такси. Но был час пик, все такси ехали полными. Наконец я увидела шерут, местное маршрутное такси, и помахала ему. Но едва маршрутка начала замедлять ход, подъехала машина с опущенным окном.

За рулем сидел Фридман, все еще в своем жилете с карманами.

– Ну? – Так на идише обычно спрашивают, как дела у собеседника. – Что случилось? – Он потянулся через пассажирское сиденье и открыл дверцу, потом сделал игравшую по радио симфонию потише.

Садиться или нет? Может быть, повествование и не в состоянии выносить бесформенность, но в жизни тоже мало случайностей – ее ведь перерабатывает разум, функция которого любой ценой обеспечить связность. Иными словами, обеспечить убедительную историю.

– Вы хотите сказать, что это случайность? – поинтересовалась я, когда Фридман снова вписался в уличное движение. – Мое такси сломалось, а вы просто случайно мимо проезжали?

Хотя, честно говоря, я была рада его