Скорее всего нет.

Ее глаза осторожно оглядели его, она явно колебалась, а нужно ли говорить то, что собиралась сказать. Наконец выпалила:

– В воскресенье у меня пикник на свежем воздухе. Ничего особенного. Несколько друзей… Родственники.

Ага. Вот оно что. Может, она ничем не отличается от других?

– Вам нет нужды приходить, если не хотите. Собственно, я уверена, что вы не захотите прийти. И я, конечно, не обижусь, если вы не…

– Разумеется, я приду.

Слова, вырвавшиеся до того, как он успел подумать, удивили его.

Ее тоже.

– Придете?

– Конечно. Мне приятно получить от вас приглашение.

Она улыбнулась:

– Считайте, это мой первый дружелюбный жест.

– Этот вечер прошел так сумбурно. Вы наверняка подумали, что я плохой собеседник.

– Этим вечером, думаю, лед в наших отношениях дал трещину, – ответила Келли. – В любом случае вы, вероятно; правы. Конечно, мы вели себя глупо. Ну почему я должна бегать от судьбы, если даже не верю в нее?

Выйдя из ресторана, они расстались, как и договаривались. Стемнело. Стало прохладнее, чем днем. Келли сунула руки в карманы джинсовых шорт и, покачиваясь на пятках, спросила:

– Значит, увидимся в воскресенье?

– Да.

– Подъезжайте где-нибудь в начале первого.

– Хорошо.

Тут оба замялись. Что теперь? Если они друзья, должны ли на прощание обменяться рукопожатием? Или помахать друг другу рукой?

Взгляд его сам собой остановился на ее губах. А когда он посмотрел ей в глаза, они широко раскрылись.

– Пока! – Она развернулась и быстро зашагала к своему автомобилю.

Сумка на длинном ремешке при ходьбе хлопала по ее бедру.

Он подождал, пока она сядет за руль, пристегнется ремнем безопасности. Когда услышал, как заработал двигатель, направился к своему автомобилю.

Воскресенье. Через два дня. И однако ему уже не терпелось попасть туда, вдохнуть запах жарящегося на углях мяса, выпить холодный сладкий чай, увидеть Келли, суетящуюся во дворе. Райли никогда не видел этот двор, но представлял себе лучше собственного. Будут друзья. И родственники. То есть сестра и…

Дети.

Он остановился как вкопанный и застонал. Как он мог забыть?

Дети! На переднем плане. По-другому и быть не могло. Ему придется наблюдать, как они бегают по двору, толкаются, мельтешат, как и положено детям на таких вот пикниках. И самое ужасное – ему придется слушать их смех. А он уже давно не позволял себе вспоминать смех своей маленькой дочки.

Вот так внезапно он осознал чудовищность своей ошибки.

Поплелся к автомобилю, словно человек, только что приговоренный к пожизненному заключению. Что же ему теперь делать? Отказаться от приглашения? Он должен отказаться. Просто позвонить и сказать: «Я допустил ошибку. Прийти не смогу».

Он же не мог прийти, так?

Согнувшись над рулем, он вспомнил смех Эбигейл – звонкий, как колокольчик. Посмотрел в зеркало заднего обзора, словно надеясь увидеть дочку на заднем сиденье, недовольную тем, что ее жизненное пространство ограничили одним только этим сиденьем. Но разумеется, девочки там не было, и Джоанна тоже не сидела рядом с ним, о чем-то оживленно щебеча. Эта непрерывная болтовня независимо от того, отвечал он или нет, иногда действовала ему на нервы. Теперь его мучила совесть за раздражение, которое он испытывал тогда. Он был счастливейшим человеком на свете, но не ценил этого. Да, он знал, что все у него хорошо и удача постоянно ему улыбается. Господи, конечно, он всегда благодарил небо и звезды. Чем пренебрег, так это временем. Ожидал, что счастье его будет длиться и длиться.

Но счастье ушло, а вот он остался. И теперь сидит, думает о том, что ему предстоит прийти в дом Келли, увидеть ее детей…

Он оглядел салон, пытаясь понять, откуда ощущение, что рядом с ним призраки. Ни его жена, ни дочь никогда не были в этом автомобиле. Это был даже не тот автомобиль, который он купил вскоре после трагедии, когда вне себя от горя приобрел новый дом, новый автомобиль, чтобы забыть, забыть, забыть. Тот автомобиль оказался неудачным. То есть от погибшей семьи его отделяли два автомобиля. Вот как давно все случилось. Несколько месяцев прошло даже после того, как он в последний раз вот так сидел, потрясенный утратой, гадая, как могло случиться, что людей, вокруг которых вращалась вся его жизнь, больше нет.

Он-то думал, что стал сильнее, но куда там. Хватило самой малости, чтобы привести в действие спусковой механизм, – приглашения на барбекю к Келли.

«Просто позвони ей. Скажи, что не придешь».

Но он знал, что не сможет этого сделать. Келли не поймет. Как она могла? Она же ничего о нем не знает. А ему не хватает духу все ей рассказать. Прошло три года, а он по-прежнему не мог об этом говорить. Не мог даже вымолвить имя Эбби – каждый раз при этом начинало трясти. И трясти так, что казалось, он развалится на части.

Итак, сказать ей он не мог. А если не мог сказать, то должен пойти на барбекю.

Желудок словно налился свинцом.

Поначалу Келли не собиралась говорить Тревору и Тине о том, что Райли приглашен на пикник, хотя и не очень-то понимала, откуда это стремление к секретности. Дети ничего не знали об этом человеке… У нее не было оснований предполагать, что они отнесутся к нему иначе, чем к другим случайным гостям, которые иногда захаживали на подобные мероприятия.

Исходя из этого, упоминать о нем вроде бы и не стоило. Просто еще один гость. Она пригласила Алехандро и его подружку (одну из многих). И Лана обещала прийти. Рита тоже, может, и Уэндел придет: это потянуло бы на чудо, но как знать? Могли заглянуть и соседи. Так что зацикливаться на Райли скорее всего и не стоило.

С другой стороны, а что, если Тревор, увидев Райли у парадной двери их дома при условии, что дружба – не предел их взаимоотношений, вдруг решит выказать свое неудовольствие, как это умеют делать десятилетние мальчишки? Она принялась перебирать возможные варианты. На прошлое Рождество развалилась муравьиная ферма Тревора, но он клялся, что произошло это случайно. Даже всплакнул, когда они засасывали пылесосом его маленьких друзей. Но до этого был кошмарный случай с приходящей няней и кастрюлей спагетти, которые прислала бабушка Тревора. Келли не знала всех подробностей, но увидела выражение лица девушки, когда вернулась домой, и состояние ее волос и одежды. А потом уже не было никакой возможности нанять приходящую няню. История о Треворе и спагетти распространилась по округе очень быстро.

Но все это – свидетельства давно минувших дней. Тревору оставалось совсем немного до одиннадцатилетия, еще чуть-чуть – и он станет подростком. И у нее нет оснований опасаться, что на пикнике он опять выкинет какой-нибудь фортель.