Сухопутные силы и авиация Германии нанесли удар по Советскому Союзу 22 июня 1941 г. Примерно 145 дивизий атаковали его по всей длине границы, протянувшейся на полторы тысячи километров с севера на юг. В одно мгновение советские приграничные территории — где заболоченные, а где равнинные — превратились из глухой провинции, лишенной чего-либо примечательного, в первую линию обороны, где сотни тысяч солдат сошлись в грандиозном сражении.

Красная армия, руководство которой сильно пострадало от сталинских чисток, потеряла боеспособность, и немцы одерживали одну победу за другой в первые месяцы кампании и быстро продвигались на восток (Сталин какое-то время пребывал в ступоре — даже ему пришлось признаться себе в серьезности просчетов). В третьем и четвертом кварталах 1941 г. более 2 993 000 красноармейцев были убиты и пропали без вести. Только в первые недели войны в плен к фашистам попали 400 000 человек.

Ближе к концу года Советы перебросили подкрепления с Дальнего востока, остановили наступавших у западных окраин Москвы и заложили основы разгрома врага, который завершился через три с половиной года. Восточный фронт был, без сомнения, самым крупным с точки зрения количества живой силы и техники театром военных действий. По масштабам с ним не может сравниться ни одно из других полей сражения этого величайшего в мировой истории вооруженного конфликта. Статистика дает предельно ясную картину: от 80 до 90 % потерь во Второй мировой войне Германия понесла именно на восточном фронте. Это означает, что на востоке погибло около 4 млн немецких солдат. Потери Советского Союза, по оценкам, составили 11 млн солдат.

Теперь Советский Союз более, чем когда-либо, представал как главная антифашистская сила. Советы казались единственной страной, реально сражавшейся с фашистами, и они заслуживали поддержки всего мира. Редактор журнала New Masses Джозеф Фримен (который познакомился с Хемингуэем в 1920-х гг., помог представить его работы в Советах и написал мемуары «Американское завещание» (American Testament), томик которых стоял у Хемингуэя на книжной полке в Ки-Уэсте) думал именно так. Неизбежное наконец стало реальностью. Две диаметрально противоположные системы сошлись в сражении, результат которого имел решающий характер:

Когда летом 1941 г. Хемингуэй говорил о возможности поездки в Россию или возвращения в Китай, он, вполне вероятно, думал об очередной серии военных репортажей с переднего края. Это вытекает из контекста его недавних приключений. Почему бы не продолжить то, что они с Геллхорн начали в Китае?

Впрочем, существовал еще один вариант. Возможно, он не забыл, что советские спецслужбы были бы не прочь отправить его за границу со шпионским заданием. Несколько месяцев спустя, в ноябре 1941 г., резидентура НКВД в Нью-Йорке получила указание «организовать для него [Хемингуэя] поездку в страны, представляющие для нас интерес», предположительно для общения с элитой и сбора информации подобно тому, как это было в Китае. Центр, по всей видимости, исходил из того, что резидентура в Нью-Йорке поддерживала связь с Хемингуэем или как минимум имела каналы для установления связи. По этому интригующему фрагменту невозможно сказать, предприняла ли резидентура в ответ какие-то действия. Однако Советы добрались до Хемингуэя другим способом.

Через некоторое время после нападения Германии на СССР Хемингуэй получил телеграмму от советского министра иностранных дел Вячеслава Молотова, одного из авторов постыдного довоенного советско-германского договора, с приглашением посетить Советский Союз. По словам Молотова, писателю причитался внушительный авторский гонорар в рублях за издание его книг. Поскольку рубль не обменивался на Западе — сумму нельзя было вывезти и обменять на доллары, — Советы не могли отправить Хемингуэю чек, а предлагали ему приехать и потратить деньги в стране.

Трудно принять такое предложение за чистую монету. Слишком уж неподходящим было время для знакомства с достопримечательностями Советского Союза. Западная часть страны представляла собой выжженное поле сражения. Вряд ли какой представитель советской власти мог хотя бы на мгновение забыть о том, что армады немецких танков рвутся к Москве, а на севере — к Ленинграду, культурной столице страны. Мог ли циничный сталинист Молотов или какой-нибудь его подчиненный отвлечься от борьбы за выживание и заняться вопросом выплаты авторского гонорара какому-то иностранцу? Или это приглашение было предлогом, чтобы затащить Хемингуэя в Москву, где НКВД мог поработать с ним, познакомиться получше и превратить в продуктивного агента? Советы отчаянно нуждались в друзьях и материальной поддержке. Возможно, они рассчитывали убедить Хемингуэя замолвить за них слово в кругах влиятельных американцев, в которых он вращался. Как минимум, он мог написать пару-тройку одобрительных статей о советской армии, которую, по его словам, он очень уважал. Для всемогущего НКВД было не впервой действовать через министерство иностранных дел. Вид фашистов у ворот столицы мог стать той каплей, которая завершит превращение скороспелого антифашиста в настоящего шпиона, — подобно тому, как оборона Мадрида толкнула его в объятья левых четыре года назад.

Хемингуэю так и не довелось побывать в Советском Союзе. Ранним воскресным утром 7 декабря 1941 г. японская палубная авиация нанесла удар по американской военно-морской базе Перл-Харбор на гавайском острове Оаху, уничтожив несколько линкоров и около 2000 американских военнослужащих. На следующий день после нападения, когда над обломками кораблей еще поднимался дым, президент Рузвельт выступил в конгрессе, где назвал 7 декабря «днем позора» и обратился к объединенной сессии с просьбой объявить войну Японии. За этим последовала в какой-то мере неожиданная реакция Германии, которая объявила войну Соединенным Штатам. Америка оказалась в состоянии войны сразу на трех континентах.

Хемингуэй услышал о Перл-Харборе по радио, когда пересекал на автомобиле границу Техаса, возвращаясь на Кубу из Сан-Валли в штате Айдахо, куда он ездил на охоту вместе с Геллхорн и сыновьями. Он вновь получил доказательство своей правоты. Предсказание, сделанное им во время посещения Перл-Харбора в начале 1941 г. относительно уязвимости собранных в одном месте кораблей и самолетов, сбылось. Четыре дня спустя он написал Максу Перкинсу из одного из первых техасских мотелей, Park Mo-Tel, на Бродвей-стрит в Сан-Антонио, что «миф о наших непревзойденных ВМС развеян».

Рецепт Хемингуэя в ответ на эту катастрофу был простым: министра ВМС отправить в отставку в течение двух часов, а тех, «кто виноват в произошедшем на Оаху… расстрелять». (Поскольку Америка отличалась от Советского Союза в этом плане, адмирал Хазбенд Киммел и генерал Уолтер Шорт, два офицера, возглавлявших командование базы Перл-Харбор 7 декабря, сохранили свои жизни. Но их ждала гибель иного рода — бесконечные официальные расследования, где речь шла о компетентности и чести.)

В 5:45 следующим утром Хемингуэй опять писал, теперь уже своему издателю Чарльзу Скрибнеру, что из-за «лени, преступной беспечности и слепой самонадеянности мы в этой войне оказались в заднице с первого же дня, и нам придется еще немало вынести, прежде чем мы победим, если это вообще случится». При этом он не высказывался в таком же духе о советском руководстве, которое в первые месяцы войны оказалось в значительно более тяжелом положении.