Яснее и быть не могло: Ванзаровым хотели пользоваться вслепую. Требуют верности и усердия. Из мелкой беды история раздувалась в большие неприятности. Про которые не полагалось говорить вслух. Или задавать прямые вопросы. Ванзарову предстояло разбираться самому. При этом постараться не сломать шею.

Зазвонил колокольчик телефонного ящика. Бурцов снял телефонный рожок, прислонил ухо к амбушюру и сказал: «У аппарата». Он выслушал речь, которая доносилась отрывистыми щелчками, сказал: «Передам непременно» – и повесил рожок.

– Телефонировали из канцелярии директора Департамента полиции. Господин Зволянский вас разыскивает и требует к себе. Требует немедленно… Прошу помнить о нашем уговоре.

Ванзаров помнил. Во всяком случае о том, что не договаривался ни о чем. Но какое это уже имело значение.

Ехать домой в Царское Село Прибытков не захотел. Последний поезд ушел, а извозчик сдерет, как уличный грабитель. Виктор Иванович принял приглашение доктора Погорельского заночевать у него на Литейном.

Ночь пролетела за разговорами. Обсуждали спиритизм, несчастье с юношей, Ванзарова и прочий вздор. Редактор раскрыл страшную тайну: оказывается, накануне к нему пришла то ли девушка, то ли женщина, мадемуазель Люция, и предупредила, что с кем-то из членов кружка произойдет несчастье. Точно указать не могла, но была уверена, что кто-то умрет. Причем на сеансе. Самоубийство Сверчкова подтвердило ее правоту. Быть может, она в самом деле сильный медиум, который заглядывает в будущее?

Прибытков был так впечатлен, что стал обсуждать, не сделать ли с ней материал в следующем номере. Погорельский не соглашался, считая это чистым совпадением. Он напомнил о провале Германа Калиосто. Что уж говорить про мадемуазель. К его удивлению, Прибытков стал защищать неудачливого мага, доказывая, что у Калиосто есть способности, но ему помешали. Кто именно, сказать не мог, чем заронил зерно сомнения в душу доктора.

Когда ложиться было окончательно поздно, Погорельский поставил самовар и выставил все, что имелось из закусок. Какой может быть чай без коньяка у настоящих спиритов? Или у капитана первого ранга в отставке.

Под утро оба незаметно задремали, сидя за столом. Первым очнулся Погорельский, взглянул на часы и всполошился: он опаздывал к Лебедеву. Посматривая за сборами, Прибытков мучился болью в затекшей шее и дурным настроением.

– Не хочу каркать, Мессель Викентьевич, но у меня дурные предчувствия, – сказал он.

Доктор не стал напоминать, что иногда так бывает утром после коньяка.

– Переживаете смерть юноши, Виктор Иванович?

– Нет… Вернее, конечно, чрезвычайно жаль Евгения. У него были слабые способности даже для сенситива, но горячее желание изучить спиритизм. Но я не об этом… Не понимаю, почему Лизонька на сеансе не указала точно… Ведь Сверчков был уже мертв…

– Нам не дано знать все тайны…

Прибытков проверил, не осталось ли в рюмке капельки коньяку. Рюмка была суха и невинна.

– Не могу с вами поспорить, дорогой друг, – сказал он в печали. – Только странный был сеанс… Вы не находите?

Похожие сомнения царапали Погорельского. Говорить о них он считал неприличным, чтобы не обидеть уважаемого редактора. Но раз тот завел разговор первым…

– Признаюсь, и мне показалось. – Доктор перестал запихивать в саквояж свое изобретение, которым хотел поразить Лебедева.

– Тогда начистоту: что смущало?

– Только между нами! – пригрозил Погорельский.

Прибытков не зря носил погоны: что такое слово чести, знал прекрасно. Тем более любые факты в спиритизме считал необходимым или подтвердить, или опровергнуть.

– Отриньте сомнения, Мессель Викентьевич, – заявил он. – Так что же? Докладывайте.

Доктора покоробила «армейщина», а вернее, «флотщина», которая иной раз прорывалась у редактора.

– Не знаю, как вам, а мне было странно наблюдать… Иртемьев был на таком подъеме… Так старался… Столько сил прилагал, а результат… – Погорельский не договорил.

Редактор понял и согласно кивнул.

– Насколько я могу судить, это все отметили: усилия приложены гигантские, а результат – незначительный…

– Смехотворный результат! – загорелся доктор. – Ничего существенного! Если не сказать: совсем ничего… Ответы странные… Хорошо хоть, с алфавитом поговорили…

– И каков вывод?

– Сдал наш Иона Денисович, вот что! Сам это чувствует, а потому злится и на всех бросается! Ушла от него медиумическая сила! – выкрикнул Погорельский и сам испугался собственной смелости.

Виктор Иванович, кажется, разделял это мнение.

– Полагаете, причина в его опытах?

– А в чем же еще! Природа стремится к равновесию… В одном месте вкладывает, в другом забирает… В наших тонких материях это неизбежно!

– Он рассказывал, что именно изобретает?

Доктор с таким звуком захлопнул саквояж, будто раздавил орех.

– Секретничает! – вскрикнул он с обидой на товарища по спиритизму. – Умалчивает! Дескать, «развиваю идеи доктора Барадюка» – и все тут! А сколько можно мысли фотографировать? У него их полный сундук…

Но не столько упрямство Иртемьева и нежелание делиться с друзьями раздражало Прибыткова. Хуже, что в кружке передавались самые странные слухи о каком-то аппарате, который открывает новые возможности. Что именно изобретает Иртемьев, не знал никто. Даже Афина и Вера Ланд, которых аккуратно и незаметно выспрашивали. Что порождало новые слухи и домыслы.

После самоубийства Сверчкова Прибытков решил: тянуть больше нельзя. Или Иртемьев расскажет все как есть, или… Что делать в случае другого «или», Виктор Иванович не знал. Не изгонять же великого медиума из кружка? С кем останется «Ребус»? Тем более грядут великие события… Однако странная мысль, что смерть юноши и опыты Иртемьева могут быть связаны, явилась и колола занозой.

В тяжких размышлениях они вышли на Литейный проспект. Доктор, простившись, побежал в другую сторону.

Директор Зволянский умел выкручиваться из любых ситуаций, но иногда его удерживала совесть. Не мог он напрямик приказать Ванзарову, что был должен. Не то чтобы действительный статский советник смущался перед подчиненным, обычным чиновником сыска. Он знал, что если сейчас обидит Ванзарова, то в следующий раз, когда без его таланта будет не обойтись, на него может не рассчитывать. Конечно, Ванзаров будет исполнять приказания. Но каждый начальник знает: между исполнением и достижением результата дистанция огромного размера, как любил говаривать Скалозуб. Пока задача представлялась Зволянскому трудноразрешимой.

Он так и эдак намекал на «возникшие обстоятельства», но обычно сообразительный Ванзаров ничего не понимал. И не желал прекратить его мучения.