жена, наша связь давала мне ощущение особенности. Но осознание, что я одна из многих, повергло меня в категориальный кризис: я словно увидела своего двойника в зеркале ванной – прямо как Вера Майлз в эпизоде «Зеркальное отражение» «Сумеречной зоны».

Моя подруга недавно встретила буддиста на улице, и он зыркнул на нее с такой неприязнью, что она испугалась, как бы тот ее не проклял. Я тоже боялась, что он меня проклянет. Когда он зыркнул на нее, он словно посмотрел и на меня заодно. Он ненавидит нас. Всё это время мы сравнивали наши наблюдения и поддерживали друг друга. Будь он откровенен с ней – а не лгал, умолчав о своей типа жене, – между моей подругой и буддистом не возникло бы такого напряжения. Впустив в свою жизнь кого-то настолько нечестного, я почувствовала себя униженной. Бывало, что люди причиняли мне боль: не любили меня так, как мне того хотелось, уставали от меня или исчезали из моей жизни по каким-то своим причинам – но ни я, ни мои партнеры никогда не держали камня за пазухой.

У нас с буддистом были отношения на расстоянии, так что я знала его и лучше, и хуже других одновременно. В чем лучше: мне довелось увидеть его чудесную сердцевину – возможно, ту базовую добродетель, о которой говорит буддизм. В чем хуже: его перформативность, от которой в реальной жизни я бы быстро сбежала, на расстоянии была не столь очевидной. Говорить с ним было трудно. Я болтала без умолку или же задавала ему вопрос – а он одаривал меня долгой самодовольной буддистской улыбкой и не отвечал ни слова; мне оставалось лишь молча шагать рядом с ним, как дрессированному щенку в ожидании следующей команды.

Я полюбила Кевина с такой силой, потому что с ним можно было говорить бесконечно – о чем угодно, – ни одна тема не была скучной или запретной. Вспоминаю поездку с Бетт: те четыре дня мы провели болтая без остановки – восхитительная искренняя беседа. Вспоминаю понедельник – наш ужин и гадание на таро с Маркусом, восторженное предвкушение обмена последними новостями. Вспоминаю, как ходила в мастерскую к Мэтту в среду вечером, как любовалась видами с вершины Бернал-Хилл, как мы разделили жирный вьетнамский блинчик, болтали и смеялись – жизнь казалась такой простой и открытой. Открытой, открытой, открытой – именно такие у меня отношения с друзьями и любимыми.

Это последнее, что я напишу о буддисте, так надо. Как сказала моя консультантка по духовным практикам Тиффани: если ошиблась – отпусти. Пуф! Тот факт, что я сумела полюбить так сильно, получая в ответ так мало, не означает, что я ничтожество. Это доказательство если не величины, то как минимум изобретательности моего сердца. Один мой друг заметил: буддист, такой значительный в блоге, в реальной жизни больше похож на комок пыли или сорняк. Вот, смотрите: он, такой эфемерный и зыбкий, кружится, улетая прочь из виду, и моя злость вьется где-то рядом едва заметной пыльной аурой.

2/2/11

На рубеже

У меня есть заметки для (очередного) сногсшибательного финала всей этой истории/книги о буддисте, но сегодняшнее позднее утро, как сказал бы он сам, «не самое благоприятное» время для завершения. Ну вот я и продумываю план поста в блоге, а не пишу его на духу – всё из-за будущей книги, она задает планку Настоящего Письма; это уже звучит похоже на работу – а работу можно и отложить. Лучше просто лежать в кровати, читать и писать всякие дурацкие наблюдения в дневник. Чем дурацкие наблюдения в блог. Когда люди сообщают мне, что читают мой блог, я нередко вздрагиваю от стыда. В субботу вечером, когда Сесил Гискомб сообщил, что прочитал то, что я написала о нем здесь, я вздрогнула. Всякий раз, представляя себе, как мои студенты или коллеги читают этот блог, я вздрагиваю. Но когда я вспоминаю Бетт, Бхану, Ариану, Донну, Маркуса, Колтера – всех тех, с кем, как мне кажется, у меня есть душевная связь, – дрожи нет.

Кое-что благодаря этому проекту я всё же осознала: моя потребность любить даже сильнее потребности быть любимой. Вот почему я не могу перестать любить буддиста; вот почему я продолжаю эти бесполезные телодвижения. Мне уже неважно, что буддист больше не отвечает на мою любовь взаимностью и не нуждается в ней – пускай он теперь в нее даже не верит, – она есть, полыхает оранжево-красным, как тлеющий огонек в сердцевине моей ярости. Бессмысленность моей любви. Бессмысленность этого блога. Надеюсь, буддист (книга) вызовет интерес, но насчет великой литературы я не обольщаюсь. И это нормально – многие знакомые мне люди пишут вразрез с представлениями о величии – я сама выступаю против этого понятия. И всё же идея Шедевра вшита в мое сознание; отсюда и вечный призрак неудачи; отсюда и мой восторг, когда во время летней программы по творческому письму в университете Наропы Анна Мосховакис проводила семинар/воркшоп о неудачах. Хватайте нежность за яйца. Мое бумерское образование предполагало четкие представления о каноне. Великие Книги Западной Цивилизации. О том, что этот канон подвергается критике, я узнала только на последнем курсе. (Поклонимся же и помолимся на «Политику пола» Кейт Миллетт.) Как утомительно – полагаю, я в этом не одинока – продолжать думать и чувствовать всякую чушь, хотя давно зареклась. Иногда мне кажется, будто я застряла где-то на рубеже веков, как Леа в книгах Колетт о Шери – стареющая куртизанка, ставшая анахронизмом в новом мире. Сколько перемен мы способны вынести за жизнь?

5/2/11

Звук хлопка одного крыла

В прошлую субботу у меня получилось надеть костюм ангела, который Мэтт Гордон смастерил из сушилки для посуды и душевой занавески, и сыграть в нем Воздержанность в «Исповеди» Августина Блаженного в адаптации Дэвида Брэзила и Эвана Кеннеди. В костюм также входил голубой махровый тюрбан и самая большая футболка, что я видела в своей жизни, – длиннее середины бедра, белая, с огромным красным крестом на груди, над которым большими красными буквами было напечатано: СПАСАТЕЛЬ. Чтобы не возиться с переодеванием, я просто надела огромную футболку СПАСАТЕЛЬ с длинным кашемировым кардиганом из узелковой пряжи угольно-серого цвета, коричневой шерстяной расклешенной юбкой-макси и коричневыми ботинками в стиле кантри. Мой наряд похвалили как минимум пять раз. А я всё настаивала: что вы, что вы, нет, это не наряд, это часть