сложность представляло то обстоятельство, что хозяин кабинета восседал на толстой циновке на полу, что делало разговор весьма неудобным: у иртха принято смотреть собеседнику в глаза, а при гордо поднятой голове созерцать предмет, вдвое ниже вашего роста крайне затруднительно. Из-под опущенных век взгляд получался снисходительным, и чуть ли не презрительным, а идиома «взирать свысока» вполне отражала ситуацию, в корне противореча иерархии званий. Это не могло не раздражать строгое начальство, однако… сесть Тхаругу так никто и не предложил.

Вторым живым существом в комнате был полутысячник Гуфхат-Будух, в лучших традициях своего составного имени являвшийся главой военной разведки и, по совместительству, комендантом крепости. Глядя на этого невысокого и пузатого иртха никому бы и в голову не пришло, что он занимает столь высокий пост — больше всего он напоминал столичного купца, сколотившего состояние на торговле рыбой. Возможно, что именно по причине заурядной внешности дун-дзаннарт-арк-кхан имел одну чудовищную слабость — он обожал государственные награды. Его парадный мундир был настолько густо усеян орденами и медалями, что издали запросто мог бы сойти за пластинчатый стальной панцирь вроде тех, что носят бойцы гон’нарт’ай-хун. Венчали все это великолепие три посеребренных чечевички Кургузу’хирг[25]. Острые языки новобранцев вслед за более старшими товарищами по оружию повторяли расхожую шутку о том, что наряду с удвоенным именем полутысячнику следовало бы изыскать способ так же вдвое расшить грудную клетку, дабы расчистить место под новые благодарности за отличную службу. Далее мнения расходились, ибо, как заметил один из молодых острословов, уже сейчас невозможно определить, кому из двоих: Гуфхату или Будуху — были пожалованы все эти железки, а если обоим поровну, то каким образом поделить на двоих три ордена Ока? Впрочем, о словесных упражнениях личного состава Гуфхат-Будух, скорее всего, не подозревал, а если б и прознал, то ничуть бы не оскорбился: затейливые и гордые стальные побрякушки являлись частью его организма. Единственное, что его беспокоило, так это то, что со временем ему все же придется решать вопрос об их взаимном расположении на груди, поясе и плечах. Но пока что даже награды не слишком радовали своего страстного коллекционера.

— Что ж ты так оплошал, а, сотник? Провалили твои ребята мне всю операцию… Что можешь сказать по данному вопросу? — тон коменданта Минас-Моргула был ироничен и чуть ли не весел, однако сам он кипел от раздражения.

Статуя Тхаруга не издала ни звука. Как всякий знакомый с основами стратегии, старый сотник терпеливо ожидал первого ошибочного шага противника. Дежурная фраза Гуфхат-Будуха о неудачной разведке в данном случае значила не более, чем разговор о погоде и ценах на таингур. В конце концов, коменданта тоже можно понять: ну надо же как-то начинать беседу.

Убедившись, что предполагаемый оппонент молчит, Гуфхат-Будух почувствовал себя уверенно. В эту минуту ему представилось, что он репетирует перед зеркалом очередную суровую речь, и был даже слегка огорчен невозможностью видеть выражение своего лица.

— Итак — он возложил кисти рук на сомкнутые колени. — Я постараюсь быть объективным и беспристрастным, в конце концов в этих стенах я единственный, кто имеет такое право и возможность, и во многом — благодаря отсутствию вышестоящего начальства, гнева которого мог бы опасаться…

Тонкий намек-напоминание о занимаемой должности был завершен еле заметной мудрой улыбкой, за которой, несмотря на все старания, проглядывало обычное самодовольство. И вновь на лице сотника не дрогнул ни единый мускул.

— Скажу вам честно, дзаннарт-кхан, от бойцов вашей сотни я такого сюрприза не ожида-ал. Нет, разумеется, мог предсказать кое-какие огрехи, неточности, но вот чтобы… Ложная дымовая тревога, сожженное людское стойбище, гибель двух ценнейших… а! Что я вам рассказываю, вы не хуже меня представляете, чем такое чревато. Буквально в преддверии войны… Я потрясен случившимся.

Тхаруг прищурился. Обычно с таким выражением лица сотник срывал с поясного ремня любимый хлыст.

— Я очень надеюсь, что это печальное происшествие не будет иметь последствий. Нет, я отлично знал Дагхура, и верю, что он сделал все возможное и невозможное, чтобы замести следы. Пожар — прекрасная идея! Гений… он был просто гением, знаете… Нет, я не обвиняю вас лично, сотник, но ввиду того, что в вылазке участвовали ваши — он подчеркнул это слово — подчиненные, я обращаюсь именно к вам. Виновные в гибели моего соратника должны быть наказаны.

И вот тут Тхаруга прорвало. Неизвестно, что еще собирался или не собирался добавить комендант, но театральная пауза сослужила ему дурную службу. Когтистые пальцы Тхаруга неспешно легли на широкий поясной ремень.

— Слушай ты, полутысячник… — устало оскалился он. — Если ты ждешь, что я оправдываться начну, то зря: я-то как раз в этой вылазке участия не принимал, так что никаких претензий. Понял я, куда ты клонишь, Гуфхат, все понял, а только мой тебе совет: виновных в смерти своего парня среди своих и поищи. И в срыве операции, кстати — тоже. Твои десятники отряды комплектовали, ладно. А их самих-то кто назначал, а? Этот полудурок откуда взялся? Только не рассказывай мне сейчас, что не знал, кто таков. Кабы не знал — на задание не отправил, кабы знал — то и подавно. Иль тебе его подсунул кто? Ты уж скажи мне сразу, Гуфхат, не стесняйся…

Находись на месте коменданта еще один Тхаруг, он бы уже давно пришел от такой отповеди в ярость и дальнейший разговор протекал бы в грубой бранной форме. Однако великий и могучий Гуфхат-Будух, чье величие и могущество на последней фразе старого сотника дало явную трещину, предпочел не акцентировать на насмешке внимание.

— Что я слышу! Дзаннарт-кхан Тхаруг только что заявил, что не несет за своих подчиненных ответственности! Отлично… Просто превосходно. О, Гортхар-сама! Случившееся огорчило меня, но все же я знал, что ты в ответе за действия своих ребят. Мне было очень неприятно узнать, что Горбаг совершил это тяжкое преступление, но я ни минуты не старался свалить всю вину на него, а самому остаться с чистыми руками. Я добровольно предал суду умнейшего специалиста по картам и подающего надежды молодого командира…

— А, ну-ну… — оживленно поддержал сотник, — И как? Сурово осудил? Или договорились, не чужие все-таки… — Тхаруг подпустил в хриплый, сорванный командами голос, сентиментальные нотки.

— Перед высшим судом я ничем не лучше них, — сурово и торжественно провозгласил Гуфхат-Будух, — Но, по крайней мере, в отличие от тебя оказался готов разделить вину с тем, кто был верен мне…

Тут комендант осекся, и, округлив глаза, старательно изобразил внезапный приступ кашля. Появившееся в глазах Тхаруга подозрение вернуло воспарившего на крыльях слова