на его коленях, спала Сурьма. Вчера, уставший и измученный болью, он отключился раньше, и никак не ожидал, что она останется. Прямо скажем, ситуация не слишком удобная. Висмут озадаченно уставился на спящую девушку. Надо бы разбудить, но как это сделать, не смутив? И так жалко будить…

Она доверчиво свернулась на его коленях в розовых лучах рассвета, словно рыжий котёнок, положив под щёку ладонь в рабочей перчатке. Несколько прядей покороче выбились из небрежной косы, одна из них упала Сурьме на лицо и теперь легонько подрагивала от её дыхания. Под длинными ресницами цвета тёмной меди, зацелованными солнцем до золотистой полупрозрачности на самых кончиках, рассыпались веснушки, столь нежные и трогательные, что начинало щемить сердце, если смотреть на них чуть дольше дозволенного этикетом. Зачем она их прячет под пудрой, дурочка? Неужто бережёт сердца окружающих юношей?

Висмут аккуратно убрал от её лица выбившуюся прядь. Жёсткую, словно проволока. С характером! И не сдержался: медленно, едва касаясь, провёл рукой по рыжей голове и косе, змеящейся вдоль позвоночника поверх белой рабочей рубашки, нежно-розовой в утреннем свете. Сурьма чуть улыбнулась во сне, и не улыбнуться в ответ было невозможно, хоть она и не видит. Лампочки до сих пор работающего ПЭРа мигнули, сообщая о повышении частоты колебаний — всё-таки почувствовала прикосновение сквозь сон.

Висмут отдёрнул руку, ощутив себя крайне неловко: слишком старым, слишком увечным, да ещё с этой задранной выше колена штаниной — едва ли не голым. Неуклюжим и неуместным в этом розовом рассвете, с этой тоненькой девушкой, такой наивной, но такой отважной. Чего стоило ей прийти сюда среди ночи и прикоснуться к нагому телу постороннего, в общем-то, мужчины, чтобы попытаться ему помочь?

«Проклятье!» — Висмут осторожно откинулся на спинку кресла, стараясь отвлечься, не замечать того, что с протяжным стоном подняло голову где-то в глубине его сердца, пробуждаясь от тяжкого многолетнего сна. Нет, не может быть! Двадцать лет. Двадцать лет разницы! Когда он упустил момент, где недосмотрел? Нет, этого просто не может быть. Померещилось.

«Уймись, — бросил он заточённому под рёбрами косматому чудищу, словно старому охотничьему псу, что сквозь сон учуял привидевшуюся ему дичь и настороженно заводил носом, — спи дальше. Тебе показалось».

Он шевельнул коленом, и Сурьма вздрогнула — проснулась. «Святые угодники!» Приподнялась, чуть слышно позвала Висмута по имени, но он притворился спящим. Снизу послышался едва уловимый, не без облегчения, вздох. Сурьма споро, но очень тихо смотала все свои проводки, отключила ПЭР и на цыпочках, стыдливо оглянувшись на Висмута, вышла из будки машиниста. До отправления оставалось чуть больше часа.

***

Они столкнулись в коридоре вагона, когда Сурьма выходила из своего купе, а Висмут запирал голосящего Празеодима.

— Чем-то недоволен? — усмехнулась она, показывая глазами на дверь, из-за которой доносились возмущённые вопли.

— Жалуется на скуку, — пожал плечами Висмут, — но понятие о развлечениях у него специфическое, так что пусть лучше поскучает. Под замком. Нам из локомотива его будет не слышно.

— Погоди, — Сурьма шмыгнула обратно в своё купе и тут же вернулась с небольшой книжицей в руках.

— Не думаю, что его можно увлечь чтением, — Висмут с сомнением покосился на заглавие книжки.

— Всё лучше, чем просто сидеть, — улыбнулась Сурьма, и напарник, вздохнув о тщетности её попытки, всё же отворил дверь.

— А, лапушка! Недобренькое утро, неправда ли? — раздалось из купе, стоило Сурьме переступить порог.

— Вот, — она протянула книжку восседавшему в нарядной пижаме на узкой койке Празеодиму, — прочтите, чтобы не скучать. Быть может, вам будет полезно.

— Что за «Рождественские песни»? Колядки, что ли? — Празеодим скептически сморщился, прочтя название. — Июль на дворе, милочка! А этот, — кивнул на стоящего в дверях сына, — ещё бухтит, что я здесь сумасшедший!

— Не песни, а песнь, — поправила Сурьма, — хорошая книжка. Почти про вас.

— Про меня, говоришь? — заинтересовался старик, протянув сухощавые руки к книге. — Про любовь хоть?

— А-ха, — загадочно кивнула Сурьма, пригасив ресницами задорный сапфировый блеск.

— Ну всё, — нетерпеливо махнул рукой Празеодим, словно отсылая горничную, — ступай, ступай уже отсюда, не мешай, не загораживай мне свет! И этого с собой забирай! — указал острым подбородком на Висмута.

— О любви? — шёпотом переспросил Висмут, запирая дверь на ключ, и многозначительно округлив глаза.

— В итоге любая хорошая история — о любви, — ответила Сурьма, — а эта — хорошая! И ведь он не уточнял, о какой любви речь, — лукаво улыбнулась. — Ты уже завершил осмотр поезда?

Висмут кивнул.

— Сейчас подпишу документы у начальника депо, и поедем.

— Тогда я пошла разогревать не-зверя!

Сурьма вышла из вагона, а Висмут зашёл в кухню — глотнуть воды. Сразу заметил, что на столе лежит консервный нож, до этого убранный — Висмут точно помнил, сам его убирал. Он заглянул в шкафчик с консервами: по центру аккуратного ряда жестяных банок зияла прореха — словно щербина в зубастой улыбке: одной банки не хватало. Опустив глаза, заметил, что ручка дверцы под умывальником измазана паштетом, а из щели наружу торчит краешек рубашечного рукава.

За рукав в точно таких же разводах сажи и пятнах технического масла он вчера поймал мальчишку и не сомневался: сейчас в отсеке для стока воды сидит тот самый ярмарочный воришка, прижимая к груди утянутую банку консервов, которые он, судя по всему, уплетал прямо руками, пока его не спугнули. Видно, всё-таки сбежал от жандармов, шилохвост.

Висмут, не подавая вида, что заметил мальчишку, неспешно налил себе стакан воды, выпил его и вышел на улицу, заперев дверь кухоньки на защёлку. Окна в ней нет — не выберется.

Вернувшись от начальника станции, Висмут обнаружил Сурьму в кресле помощника машиниста, а не на полу.

— Мы готовы? — спросил он.

— Да, — кивнула Сурьма, — вполне. Ты был прав вчера, — сказала она чуть тише, — надо было послушаться и пересесть в кресло. Сейчас чувствую себя заржавевшим средневековым доспехом, — повела ноющими плечами, не убирая рук с панели питания.

Она втайне надеялась, что Висмут вновь разомнёт ей плечи, как вчера, но этого не случилось — он будто бы не понял намёка и пропустил её слова мимо ушей, сосредоточенно разглядывая тормозные манометры. Повторять Сурьма не стала, но в глубине души почувствовала лёгкий укол то ли досады, то ли обиды: она-то помогла ему — вон, сегодня уже не хромает — хотя ей на то решиться было весьма непросто! Неужели ему сложно уделить ей хоть полминутки?

Ей живо вспомнились ощущения от тёплых и чутких рук Висмута на её плечах, и по коже побежали щекотные мурашки. Сурьма поёжилась, прогоняя отвлекающие от работы мысли, и молча занялась своим делом.

Издав пронзительный гудок, паровоз тронулся, и притаившийся в шкафу мальчишка, пальцем доскребающий из