– Я подою, – сказала Василиса и, перехватив изумленный взгляд бабки, добавила: – Вы не бойтесь, я умею.

Козу она подоила действительно ловко и споро, в благодарность приняла от бабки Натальи литровую банку молока, которую отнесла в дом к Ангелине и поставила в холодильник. Потом все-таки съела свой вкусный завтрак и засобиралась в лес, раздумывая, оставить ли Ангелине записку, куда она подевалась, или не стоит.

После недолгого размышления она отказалась от этой затеи. Вещи ее оставались в доме, так что хозяйка вряд ли могла решить, что она сбежала, а куда она ходит на отдыхе, это ее личное дело.

Отмахиваясь от вездесущих оводов, Вася отерла испарину, выступившую на переносице, и ускорила шаг. До леса с его спасительной тенью было совсем близко. Впереди уже слышался шум железной дороги, по которой мчался поезд. Как определила Вася, мельком взглянув на часы, тот самый, из окна которого она увидела тело Вахтанга.

Лес принял ее в свои объятия гостеприимно и бережно. Запомнив положение солнца, чтобы ориентироваться на местности, Вася зашагала по мягкому моховому ковру, который расстилался у нее под ногами. То тут, то там, встречался черничник. Синих спелых ягод было пока немного, но иногда они все-таки попадались, и Вася останавливалась, чтобы сорвать ягодку и отправить в рот.

Затем ей встретился земляничник. Красная россыпь ягод радовала глаз, рот немедленно наполнился слюной. Лесную землянику Василиса обожала. Зайдя в самый центр полянки, она присела на корточки, достала прихваченный с собой целлофановый пакет и начала ловко и аккуратно собирать ягоду, остро пахнущую счастьем.

«Вот и алиби у меня будет, – думала она при этом. – Если спросят, зачем я в лес пошла, то скажу, что за земляникой. Вечером съем ее с молоком, как бабушка Маша всегда учила».

Предвкушая удовольствие, Василиса даже зажмурилась. Несмотря на совершенно нерадостный повод, который привел ее в Авдеево, она действительно чувствовала себя в отпуске. Все вокруг так сильно напоминало ей детство, что душа замирала от острого ощущения счастья. Если бы еще удалось выяснить, что случилось с Вахтангом, то большего от проведенного здесь времени нельзя было и ожидать.

Собрав землянику, она пошла дальше, перепрыгивая через сломанные, видимо в грозу, деревья. Мох под ногами редел, становилось больше мокрых и осклизлых листьев, елки делались гуще, нахально лезли в лицо своими мохнатыми лапами, больно кололи, будто насмехаясь над ее планами.

Потом стали встречаться грибы, да все белые. Решив, что она никуда не опаздывает, Вася вытащила из закинутого на плечи рюкзака еще один пакет и теперь уже с азартом собирала грибы, радуясь, что хватит на хорошую жареху. Шум железной дороги становился все ближе. В просветах деревьев делалось все светлее, и Вася поняла, что скоро выйдет к железнодорожной насыпи.

Место, где убили Вахтанга, открылось перед ней так внезапно, что она даже отпрянула, не готовая к тому, что увидит. Примятая трава между редкими березами и бурые, будто выцветшие, не до конца смытые недавним дождем пятна крови на стволе дерева отчетливо показывали, что Василиса приблизилась к цели своего путешествия.

Пробравшись поближе и убедившись, что перед ней действительно железная дорога, от которой ее отделяет лишь узкий ряд берез, Вася вернулась к примятой траве, сняла и отложила в сторону свой рюкзачок и, опустившись на колени, начала аккуратно, сантиметр за сантиметром, осматривать место, где оказалась.

Она и сама толком не знала, что ищет. Было совершенно ясно, что после того как здесь обнаружили тело, в лесу перебывали десятки полицейских, наверняка аккуратно собравших все улики. Однако интуиция, которой Вася славилась с раннего детства, гнала ее продолжать поиски.

Василиса планомерно обыскивала территорию, постепенно увеличивая радиус действия, и вспоминала, как в детстве нашла бабушки– Машину сережку. Потеря сережки – небольшой, изящной, со вставленным в золотую оправу голубым камушком, подчеркивающим небесную синеву бабушкиных глаз, – обернулась трагедией, потому что это был подарок деда, которого Вася никогда не видела.

Никогда не плакавшая бабушка, скала, надежда и опора всей семьи, рыдала как малое дитя. Она уже обыскала весь дом, и огород, и баню, но сережка как сквозь землю провалилась. Вернувшаяся из школы Вася полюбовалась невиданной картиной – плачущей бабушкой Машей и застывшей над ней в полной растерянности мамой, – аккуратно сняла школьный ранец, в задумчивости постояла посредине горницы, а затем решительным шагом пересекла комнату, миновала узкий коридорчик, нырнула за печку и там, в тесном простенке, где на гвоздях висела бабушкина рабочая одежда, на полу нашла ту самую сережку, сиротливо блестевшую голубым камешком в тусклом луче света, лениво заглядывающем сюда из закутка, в котором спала бабушка.

– Как ты догадалась, что она там? – вопрошала ее разом успокоившаяся бабушка Маруся, но Василиса не могла этого объяснить. Картинка, представившаяся ей, когда она размышляла, где бабушка могла обронить сережку, была такой яркой, что Васе даже показалось, что она в кино, в которое они с мамой иногда выбирались в погореловский клуб.

По утрам бабушка обихаживала скотину и при этом надевала поверх обычной одежды старую холщовую рубаху, оставшуюся еще от ее старшего брата. Вернувшись, она всегда заходила за печь, где снимала рубаху и вешала на специальный гвоздик. Рубаха снималась через голову, видимо, краем горловины бабушка и зацепила сережку, не заметив этого.

– Ничего себе интуиция! – уважительно заметила Маруся, когда внучка рассказала ей о своих логических умозаключениях. С тех пор в их семье к Васиной интуиции было принято относиться с уважением.

Сейчас она просто знала, что ей нужно прочесать этот участок леса, поскольку здесь наверняка есть что-то важное. Не могло не быть, иначе зачем Вася ехала сюда за двести километров от дома? Она уже довольно сильно отдалилась от места убийства, где оставила свой рюкзачок, но продолжала шарить в траве, внутренне сердясь на себя за упорство.

У выступившего на поверхность земли толстого, кривого, жилистого елового корня, похожего на старика, скрюченного тяжелой болезнью, неожиданно что-то блеснуло. Едва сдерживая нетерпение, Вася руками разгребла траву, затаила дыхание перед неизбежным разочарованием, протянула руку и достала серебряную монету, потемневшую от времени, но довольно хорошо сохранившуюся.

Не веря своим глазам, она все смотрела и смотрела на эту монету, не в силах сдержать удивления. У бабушки Маруси была точно такая же. Рубль 1727 года, Петр Второй на аверсе, три короны на его груди. Вернее, когда Вася была маленькая, монет было десять. И именно это оставшееся от деда богатство и позволило маме и бабушке купить по однокомнатной квартире себе и Василисе. Каждая монета стоила четыреста тысяч рублей. Одну бабушка оставила на память о муже, категорически отказавшись продавать. Но и девяти хватило на две маленькие, но уютные квартирки, а также на простенький ремонт и нехитрую мебель.

Было это семь лет назад, когда Василиса оканчивала институт и должна была освободить студенческое общежитие. Последнюю монету бабушка берегла как зеницу ока. Завернутая в вату и упакованная в жестяную коробочку из-под индийского чая, она лежала в старом дедушкином фибровом чемодане, с которым он приехал в Константиновское. Там же хранилась фарфоровая кружка с голубыми незабудками, красный шелковый платок в крупный белый горох и старая фотография неизвестной Васе женщины, о которой бабушка говорила как-то уклончиво и поджав губы.