– Ма, она к нам идёт, что ли? – удивился Ваня.

– Боюсь, что да, – буркнула Яна. – Придётся кланяться.

– А если это… как в книжке? Низводить и курощать?

– Это можно, но – исключительно вежливо, сына. Кланяясь и улыбаясь.

Её душа долго не могла этого принять, пока Яна не поняла, что между лицом и маской всё же есть существенная разница. Это было тяжело – надевать маску покорной простолюдинки, засовывая свою западную гордость за пазуху, и кланяться. Но она справилась. Здесь по-другому нельзя. Да и под словом «гордость» в Поднебесной понимали совсем не то же самое, что в Европе. Если западные мифы воспевали героев-бунтарей вроде Прометея, то здесь Прометей был бы назван преступником, нарушившим гармонию мира своим презрением к повелению богов. А гордость в нашем понимании была привилегией самой высшей знати.

Дамочка приближалась без особой спешки, но улица короткая. И вот она остановилась у калитки кузнечного подворья, брезгливо разглядывая женщину в одежде кузнеца, почтительно склонившуюся перед ней. Мальчика она как будто вовсе не заметила.

– Я думала, ты красива, – презрительно хмыкнула она. – Но в тебе нет ничего от истинной красоты. Длинная, мосластая, бледная, как ночной демон… Самая обычная блохастая дворняжка, случайно прибившаяся к людям… Ты хотя бы говорить умеешь?

– Умею, госпожа, – самым наивежливейшим тоном проговорила Яна.

– Надо же – собачка и вправду умеет говорить.

– Моя госпожа увидела здесь собаку? – удивление Яны было настолько искренним, а тон таким глубоко почтительным, что вполне можно было купиться. – Но собаки не заходят к нам во двор, боятся огня и грохота. Вот около забора бегают и лают, это верно.

Наивность чужестранки в первые мгновения сбила незваную гостью с толку: о каких собаках она заговорила? Она что, настолько непроходимая дура? Или так плохо знает язык? Но постепенно до госпожи Цзян Фэй дошло, что на самом деле имелось в виду, и… она едва не задохнулась от ярости.

– Ты… ты… тварь… животное! – пискнула она. А затем, взяв себя в руки, как подобало знатной даме, вскинула подбородок. – Я буду говорить с мужем, чтобы тебя выставили отсюда.

«Ну, да. А сотник вот так взял и послушался, – с весёлой злостью подумала Яна. – Скорее, он возьмёт и сделает ровно наоборот».

– Как будет угодно моей госпоже, – её голос прямо-таки сочился елеем.

– Пошли, – сотничиха скомандовала своей свите из двух смазливых служаночек. – Как вернёмся, туфли придётся сжечь. Здесь слишком много грязи.

Они не успели ещё достигнуть конца улицы, а из кузницы уже показались Юншань и мастер Ляо.

– Вот ведь сука, – буркнул последний. – Моя Чунпин из-за неё слегла, так она сюда притащилась порчу наводить. Ведьма проклятая.

– Ты слышал, как она назвала мою жену? – неожиданно спокойно произнёс мастер Ли.

– Слышал. Все слышали, мастер.

– Сможешь свидетельствовать, что имело место оскорбление, и моя жалоба составлена верно?

– Правильно, мастер. Напишите жалобу, – из кузницы показались другие мастера. – Хватит уже, никому от неё житья нет, от ведьмы этой. Все всё подтвердим.

– А эта тётенька дура, – встрял Ваня. – Я бы так не подставлялся.

– Это потому что у тебя голова на плечах, малой, а не тыква, – проворчал дед Шу. – Сколько лет на свете живу, всё время убеждаюсь, что всё имеет предел, и лишь глупость человеческая безмерна. Особенно бабья.

– Дедушка Шу, моя мама не дура, – обиделся мелкий.

– Так твоя мать не баба, а женщина, – неожиданно рассмеялся старик-кузнец. – Разницу тоже надо понимать.

Яна криво усмехнулась: хитрый дед выкрутился. Как бы ни относились ханьцы к женщинам вообще, к ней в частности отношение установилось пусть и благожелательное, но настороженное. Ибо все помнили бой с киданями.

– Чжан, – проговорил мастер Ли. – Ты говорил, твоя старуха умеет красиво писать.

– В юности училась каллиграфии, – похвастался старик Чжан.

– Пошли младшего, пусть приведёт мать и прихватит письменные принадлежности. Не будем откладывать это дело. А пока – за работу, мастера.

Жену сотник Цзян с утра ещё не видел, у него были дела в строящейся крепости и в деревне, куда привезли новую партию поселенцев. С этими будет куда как больше головной боли, чем с предыдущими: там хоть были мастеровые и крестьяне, а здесь голытьба-«цзяминь». Сезонные работники, нанимавшиеся на стройки за сущие гроши. Вольноотпущенники, промышлявшие тем же. Низовой криминальный элемент, вынужденный сменить место жительства и удачно притворявшийся сезонными рабочими. Словом, сейчас как нельзя кстати пришёлся бы чиновник, хорошо разбирающийся в перипетиях городского дна больших городов. Или десяток стражников из столицы. Но, поскольку в ближайшее время в Бейши не предвиделось ни того, ни другого, придётся занимать солдат-«цзяньэр» патрульной службой. Они и так патрулировали поселение, но больше для проформы. Сейчас придётся объяснить десятникам, что за новоприбывшими нужен глаз да глаз, а то ещё начнут воровать или, того хуже, резать.

При виде слишком серьёзного, даже, можно сказать, хмурого мастера Ли у сотника возникла тень весьма нехорошего предчувствия.

– Что-то случилось, почтенный мастер? – спросил он в ответ на поклон оружейника.

– Пока в Бейши нет постоянного чиновника по разбору гражданских споров, господин, хочу принести вам, как наивысшему по рангу, жалобу на недостойное поведение и оскорбление, – красиво, как по писаному, проговорил мастер, почтительно передавая ему свиток.

Жалоба? Интересно. Написано, кстати, недурно: видимо, тот, кто составлял жалобу, неплохо обращался с кистью и тушью… Итак, на что именно жалуется почтенный мастер?

Хм. «…высокородная госпожа Цзян Фэй Сюй, несмотря на самое почтительное к ней отношение со стороны моей супруги, прилюдно оскорбила её, поименовав собакой и животным… угрожала изгнанием госпожи Ли Янь Байхуа волей своего супруга… о чём свидетельствуют приложившие руку к сей бумаге мастера… нижайше прошу восстановить незаконно попранные честь и достоинство моей супруги, свободнорождённой госпожи Ли Янь Байхуа…» Ну, в этом как раз ничего удивительного. Оскорбила. Жена ещё прилично себя повела, по сравнению с предыдущими выходками, стоившими сотнику уже пяти мест службы. Но раз жалоба принесена в письменном виде, ей придётся дать ход, ничего не поделаешь. Оружейники – это лянминь, свободные налогоплательщики, чьими трудами пополняется казна, из которой кормятся воины. Если начать презирать их так же, как «дешёвых людей»-цзяминь, а такие периоды в истории Поднебесной случались, значит, сытым временам скоро конец. И мирным – тоже. Сотник понимал это гораздо лучше жены, болезненно зацикленной на благородстве своей матери. Но как вразумить спесивую дуру, за чей счёт он фактически жил? Может, хотя бы прилюдное разбирательство заставит её вести себя, как подобает истинной аристократке, а не внезапно разбогатевшей базарной торговке?