Простенок между окнами обвалился или был обвален каким-то посетителем, пытавшим дурацкую силу, в проломе виднеется подступающий лес. На стене в бумажных рамках висят фотографии родных. Смотрят из-под пыльного стекла солдаты в советской, довоенной ещё, форме — довелось ли им вернуться с великой бойни? — выцветают групповые, семейные портреты со стариками, сидящими в первом ряду, и колхозной молодёжью, которую опытный фотограф расставил позади. Лица напряжены и исполнены понимания важности момента. Для вечности позируют деды, чтобы память их на земле не простыла. Строго смотрят сквозь пролом в стене на заглохшие поля и подступающий лес. Забытые, никому не нужные скорбно глядят на забытую, ненужную землю.

В печном углу пол провалился, кухонный стол опрокинулся, из ящичка высыпался ворох бумаг. Большая часть погрызена крысами, устроившими среди домашнего архива своё гнездо. Бесконечные профсоюзные билеты, билеты ДОСААФ, ОсВод, ещё что-то добровольно-принудительное. Это зарплату платить колхознику необязательно, а взимать с него — святое дело! Страховое свидетельство за 1966 год на корову чёрно-белую восьми лет. Застрахована кормилица на сто двадцать рублей. Рядом — советского образца свидетельство о рождении, сообщающее потомкам, что Смирнова Александра Федотовна родилась в 1902 году в деревне Зелениха, Лесного района, Калининской области. Хотя какая там Калининская область в девятьсот втором году? И тут же, бок о бок, лежит пенсионное удостоверение Александры Фе-дотовны, ещё зелёное, не дающее никаких льгот, а только пенсию, начисленную по старости из среднего месячного заработка двадцать один рубль три копейки. Вся жизнь между этими двумя бумажками, вот только свидетельство о смерти куда-то задевалось. Но и без того ясно, что окончила свои дни Александра Федотовна всё в той же родной деревне Зеленихе.

Обрывок письма на тетрадном листке: «Здравствуй, Федя и Александра Федотовна. С приветом к вам Нюша. Прошу извинения, но приехать не…» — дальше крысиные зубы обстригли текст. Хотя что там читать? И так ясно: не приедут, можно и не ждать.

Вместе с важнейшими документами лежит чудом уцелевшая фотография, которую почему-то не поместили на стену, подсунув под стекло рядом с другими семейными портретами. Мальчишечка лет восьми в вельветовых штанах с лямочками и рубахе с длинным рукавом. На обратной стороне старательным школьным почерком выписано: «Бабушке на память. Андрей».

А ведь этому Андрею сейчас вряд ли больше сороковника… Наверное, жив и здоров. Где же ты бродишь, стервец, почему допустил этакое непотребство с бабушкиным домом? На Руси даже врагов незваных — и то, жалеючи, закапывают, прикрывают срамоту сырой землёй. А здесь как-никак — родные корни. Если уж совсем не нужен бабкин дом — приехал бы на день, разметал всё по брёвнышку, пожёг письма и портреты, чтобы и памяти о тебе, поганец, на земле не осталось. А до тех пор дом, и деревня, и едва ли не вся страна стоят подобно разрытой могиле, и кровь предков вопиет от земли.

Со снятыми шапками вернулись Юра и Богородица к ждущей машине. Юра положил тяжёлые ладони на руль. Дизель взревел, вальцы завибрировали, готовые вдавливать в почву и раскатывать, обращая развалины в пустое место, где хоть волейбольную площадку обустраивай.

— Нет, — остановил товарища Богородица. — Не нами это ставлено, не нам и с земли стирать.

Синий угарный дым бил из трубы. На полной скорости каток убегал от мёртвого селения. Остатки тумана, который всё ещё не мог рассеяться, растушёвывшти картину, деревня медленно тонула в призрачном озере. Чего ради будет она храниться под влажным пологом? И когда мы окончательно сведём себя с некогда родной земли, что выйдет оттуда на смену нам? Впервые Юра с Богородицей уезжали молча, без народной песни. Какая тут народная песня? Где тот народ?

Чем дальше в лес, тем больше дров.

Народная мудрость

По мнению несведущих людей, асфальтовый каток — машина железная, главное в которой — масса, умение раздавить и раскатать. Недаром же поётся в народной песне: «Шестнадцать тонн — нелёгкий груз!» И если спросить несведущего человека, из чего состоят устрашающие движители катка — его двухметровые вальцы, то скорей всего услышим в ответ: «Из стали». Того невдомёк простаку, далёкому от проблем дорожного строительства, что из стали сделан только внешний контур вальца, ведь если отлить из металла весь массивный цилиндр, то он один потянет на все шестнадцать тонн. А у шестнадцатитонного катка этих вальцов ровным счётом три штуки, причём в нерабочем режиме третий валец держится на весу. Сомневающийся может наблюдать это своими глазами во время разгрузки дорожно-ремонтной техники. Так что не будет нарушением государственной тайны сообщить во всеуслышание, что вальцы асфальтового катка внутри полые. Оно и правильно, ведь если каток будет слишком тяжёл, то начнёт не уплотнять и трамбовать, а давить в крошку. Скажем, привезёт самосвал кучу щебня, выгрузит его на основание будущей дороги, а каток проедет, и станет вместо кучи щебня куча мелкого песка и пыли. А строить на песке, как известно, занятие бесперспективное. Так что слишком хорошо — тоже нехорошо; каток тяжёл, но в меру.

Самое главное, что в случае нужды каток можно утяжелять и облегчать. Если подойти к грозной машине сбоку, нетрудно обнаружить на стальной обечайке смотровой лючок. Когда машину требуется утяжелить, в лючок загружают песко-гравийную смесь и для пущей важности доливают воды. Хотя в обычном режиме вальцы оказываются пустыми или заполнены одной только водой. Что касается Юры, то он хранил в вальцах невосполнимый запас «бредберёвки». Именно туда поместились пять тонн сока, заработанного на давильных работах.

Так что не следует думать, что там, где проехал каток, всё раздавлено в лепёшку. Когда надо, умеет он пройти тихохонько, не потревожив травинки, листка не сдвинув.

Но сейчас, уходя от выморочной деревни, каток словно забыл о своих умениях и оставлял за собой плотную полосу утрамбованной земли. И даже в кусты вломился дуриком, напролом, словно трассу прокладывал. Юра и Богородица сидели понуро, и вывел их из забытья только внезапно оживший приёмник.

Старенький транзистор хранился в инструментальном ящике среди всякого барахла. Бывало, укатывая дымящийся асфальт, Юра слушал «Ретрорадио» или какую-нибудь другую, не перегруженную рекламой программу. Но с полгода назад у приёмника сели батарейки, и Юра никак не мог сподобиться купить новые. И вот теперь голос из ящика радостно произнёс: «Новости спорта! На велогонке Тур-де-Франс безусловным лидером остаётся российский спортсмен Григорий Неумалихин. Третий этап подряд он продолжает наращивать разрыв, никому не уступая жёлтой майки лидера. Впервые российский велогонщик сумел добиться та…» — транзистор захлебнулся восторгом и замолк.

— Манёк, ты слышал?! — вскричал разом очнувшийся Юрий. — Это же Гришка, братан мой, к которому мы в Москву едем! Я же тебе рассказывал — он спортсмен знаменитый, велосипедист, мастер спорта! Ну, Гриха, высоко взлетел, рукой не достанешь! А мы к нему, представляешь, на катке завалимся, принимай, мол, гостей! — Юра замолк, озадаченно потёр лоб и озвучил внезапно пришедшую в голову мысль: — Погоди, как же это так — мы к Гришке в Москву едем, а он в этой самой Тур-де-Франсе? Что же нам теперь, к Тур-де-Франсе сворачивать? Я туда и дороги не знаю.