Тем временем Ника ходила по рыночным рядам. В Японии они отвыкли от русской еды — и очень соскучились по ней. Нике захотелось приготовить отцу что-то особенное. В окрестных магазинах всё было, как всегда, просроченное и сомнительное, и она поехала на Черёмушкинский рынок. Ника совершенно не разбиралась в мясе, но заставила себя зайти в мясной павильон, прошлась вдоль ряда жёлтых свиных голов и решительно покинула его, направившись к рыбному отделу. Вдруг её окликнул женский голос:

— Ника! Никуля!

Она обернулась и увидела, как навстречу ей спешила румяная блондинка. В этой полноватой женщине девушка с изумлением узнала Ксану. Бывшая любимая няня, не стесняясь посторонних, бросилась обнимать Нику так, что аж швы куртки затрещали:

— Вишенка ты моя! Сладкая моя, донечка!

Ника была очень рада этой встрече. В последние месяцы вся её прошлая жизнь спряталась в далёких закоулках её памяти. В сердце она хранила только воспоминания о своей погибшей приёмной матери, которую долго считала родной. Но встреча с тёплой, южной, телесной Ксаной была настоящим подарком. Бездетная няня всегда любила Нику как родную дочь. Она знала её судьбу, знала о детском доме, даже о загадочном родном отце знала. Но после того как Ксана несколько лет назад вышла замуж, они почти не виделись.

— Пойдем, выйдем отсюда, доню. — Слышно было, что Ксана так и не рассталась с мягким южным говором. — Не могу тебя отпустить, хоть шо-то мне о себе расскажешь.

Ксана крепко держала Нику за руку, словно боялась, что девушка исчезнет, и увлекала её подальше от прилавков, чтобы спокойно расспросить обо всём.

— Никуля, ты где, как? Я про маму знаю, даже говорить не буду — такое горе, такое горе… Я Наташке позвонила. Такая она гыдотина, эта Наташка, да и всегда такой была. Сказала, шо ты ушла куда-то, шоб я больше не звонила, и трубку бросила. Как же это? Куда? А институт как?

— Когда мама умерла, Наташа мне сказала, что от меня всегда скрывали правду, что я — из детского дома… И чтобы я убиралась из её квартиры. Вот я и ушла. А в институте академический взяла.

— Да ты шо? Выгнала из дома? Вот гадюка…

— Ксана, зато я отца своего нашла, — просияв, сообщила Ника.

— Какого отца? Как? Он же засекреченный весь был? Где? Пошла в органы?

— Сначала пошла, там обещали помочь, но не помогли. А потом нас судьба свела, представляешь?

Ксана недоверчиво посмотрела на Нику. Откуда же взялся отец, как она могла его найти?! Говорили же: не будет её никто искать, не осталось у неё никого.

— Ксан, да не смотри так. Папа это! Папа… Настоящий, родной. Он меня от смерти спас. Он даже вот про это знал, — она задрала штанину и показала шрам на щиколотке.

Ника рассказала, как поехала за границу, а там жизнь её столкнула с отцом — совершенно случайно. А узнал он её сам — по удивительному сходству с матерью и по шраму. И даже спас ей жизнь. Ксана слушала, кивала, охала, но во взгляде её по-прежнему читалось недоверие: ну разве так бывает?

— Он вот это мне отдал. — Ника показала ей бережно хранимую фотокарточку.

Ксана взглянула — и ахнула:

— Так это ж ты! — И запнулась, засомневавшись. Затем стала нетерпеливо рыться в сумке, достала очки и стала долго разглядывать фото снова. На чёрно-белой фотокарточке красивая молодая женщина со светлыми волосами смотрела в объектив и счастливо улыбалась. Удивительным и волнующим был взгляд её необыкновенных светлых глаз. На обратной стороне фото было написано: «Люблю тебя навсегда».

— Никушенька, это что ж, мамочка твоя? Настоящая?

— Да, мама… А я — вот здесь.

И Ника протянула своей бывшей няне другое фото. На нём Ксана увидела ту же молодую женщину, держащую за руку двухлетнюю малышку. Они были похожи как две капли воды: большая и маленькая.

Ксаной овладела буря чувств: здесь было и ликование, и нежность, и волнение… Она порывисто обняла Нику и долго не отпускала, прижимая к себе, тихо всхлипывая, а затем, отстранив, но продолжая держать руки на её плечах, горячо сказала:

— Це ж чудо Божье, Никуша, понимаешь! Тебе ж и батьку Бог послал! И на Небе у тебя две защитницы — две матери, которые тебя любили! Вот что, моя донечка, — продолжила она, немного успокоившись, — ты уж, пожалуйста, с отцом меня познакомь, я ж тебе не чужая. Да и на моего мужа посмотрите, — повеселев, добавила она. — Давай, приходите завтра.

И они договорились о встрече.

Мужа Ксаны звали Вилли Генриховичем. Он и его брат, живущий в Киеве, были сыновьями крупного советского учёного — известного генетика, именем которого была названа улица в районе метро «Университет». У него была просторная квартира в том же районе. Именно в ней — как подлинный наследник советской эпохи — он и отпраздновал свою женитьбу в узком кругу коллег.

Был он старше Ксаны лет на десять. Небольшого роста, но при этом выглядел вполне моложаво.

— Со студентами не состаришься, — шутил он за щедро накрытым столом.

— Как же вы поженились? — спросила Ника.

Профессор остановил начавшую было отвечать Ксану: мол, сам расскажу.

— Видите ли, в определённом возрасте всё видишь сразу. Ну если без самообмана. Мне надо было завершить крупную исследовательскую работу, в которой даже ельциноиды заинтересованы, хоть крушат они советский учёный мир со всей большевистской одержимостью. Поэтому жена мне была нужна такая, чтобы к работе моей с уважением и пониманием относилась. А то ведь сейчас все норовят только в твой карман залезть. Так что мне Ксаночку Бог послал. — И он с любовью посмотрел на жену.

Ксана зарделась от смущения и радости.

— Окликнула она меня на выходе с Новодевичьего кладбища — я туда к отцу на могилу ходил, — продолжил профессор. — Сказала, что никогда там не была, а ищет могилу Хрущёва — посмотреть хочет. Разговорились мы с ней. Я её к монументу Хрущёва отвёл и говорю: ну хорошо мы с вами поговорили, но мне пора. Обедать надо ехать, а потом к студентам. «Обедать? — спросила Ксана. — Так обед я вам и тут предложу».

— И не успел я ничего ответить, — с явным удовольствием продолжал профессор, — как она свёрток из фольги развернула, а оттуда такой запах… И лежат две котлетки на золотистых греночках. Я чуть слюной не захлебнулся. А она протянула их мне, смеётся и говорит: «Да нет у вас сил отказываться, не ищите. Небось, домашнего-то давно не ели». А я и возразить ничего не могу. Беру котлетку как заворожённый, кусаю и понимаю, что такого кулинарного чуда давно уже не пробовал. Эллочка-то моя, жена покойная, почти не готовила — всё из кулинарии да из профессорской столовой еду приносила, наукой всё занималась. А здесь котлетка такая нежная да вкусная, что и котлетой грех назвать…

— Что же это за котлеты волшебные у вас? — улыбаясь, спросил Францев у Ксаны.