Уже предупреждённый братом, Модест Генрихович радушно встретил московского гостя в своём заваленном бумагами кабинете. Однако обрадовать ничем не смог.

— Пока ничего обнаружить не удалось! — развёл он руками. — Перерыл все архивы — точнее, то, что от них осталось… Но личные записи Богомольца как в воду канули!

— Как же так, Модест Генрихович? — удивился Францев. — Совсем, что ли, ничего нет?! Он же много лет здесь трудился, должны были остаться какие-то бумаги…

— Какие-то бумаги остались. Служебные записки, стенограммы официальных докладов, даже публичные лекции… Он же лекции студентам читал, вы в курсе?

— Да? Всё успевал, значит… Но меня интересуют записи о его исследованиях в известной вам области.

— Ну да, ну да… Но вот этих бумаг как раз и нет!

— Где же они, как вы думаете?

— Не знаю. Видите, какая у нас обстановка? Всё рушится, распродаётся… Тут приезжала группа из ВОЗа[11], американцы тоже интересовались и какие-то копии делали, может, что и увезли. У нас за деньги сейчас всё отдадут… Вон, половину института уже арендаторы заняли!

На облезлом фасаде института Францев и впрямь заметил несколько ярких вывесок — в здании обосновались какие-то торговые салоны. Внутри тоже всё выглядело не лучшим образом: были заметны следы запустения и упадка.

— Вот ещё только в кабинетах начальства и лабораториях удаётся порядок поддерживать. Эпоха перемен, будь она неладна, — продолжал Модест Генрихович. — Многих сотрудников сократили, даже уборщицу вывели из штата, представляете?! А вы говорите — Богомолец!

Пока всё складывалось не лучшим образом, но пасовать перед обстоятельствами было не в правилах Францева.

— Надо всё же попытаться их найти. Где они, по-вашему, могут быть?

— Думаю, скорее всего, за рубежом. Но давайте я ещё с людьми поговорю. Тут осталась ещё пара старожилов, кто лично знал академика.

— Когда мне вам позвонить? — спросил Францев. И, немного смущаясь, добавил: — Модест Генрихович, я понимаю, что отнимаю у вас время и поэтому хочу сказать, что всё это — не бесплатно.

И положил на стол длинный белый конверт.

— Да что вы, что вы! — замахал руками собеседник. — Мне даже как-то неловко… — но отказываться не стал. — Хорошо, — продолжил он. — Я вам сам позвоню в гостиницу. А вы по пути зайдите в парк имени Богомольца, тут рядом. Там его могила находится.

— Прямо в парке?!

— Ну да, он так завещал. Говорит, буду приходить к вам оттуда на учёные советы, следить, чтобы хорошо работали… Причуда выдающейся личности!

Францев вышел на улицу, погода была замечательная. Старый парк, носивший имя академика, располагался рядом. Пройдя по аллее, засаженной деревьями с густыми пышными кронами, Францев вскоре увидел бюст из серого мрамора, установленный на высоком постаменте. Перед ним располагалось такое же серое мраморное надгробие.

Он остановился перед монументом, внимательно вглядевшись в черты лица. Крупный лоб, смотрящие исподлобья глаза, упрямый рот. Предсмертные обещания академика были очень необычны, как и он сам — сын каторжницы и выдающийся учёный. Появляться после смерти на учёных советах! То ли причуда, то ли мистика… Но неординарная мысль, конечно. И Францев обратился к монументу с мысленным вопросом: так где же тайные труды всей вашей жизни? Они ведь должны где-то быть… Где результаты работы, которая так интересовала сильных мира сего? Но каменный Богомолец лишь исподлобья смотрел на Францева…

На следующее утро Модест Генрихович позвонил в гостиницу Францеву с обнадёживающими известиями. Через 15 минут они встретились за чашкой кофе в холле гостиницы.

— У Богомольца есть родственники — сын и его семья. Но я выяснил, что была ещё домработница — женщина простая, из деревенских. Может, он ей что-то оставил — временно, на хранение? Ведь умер-то он неожиданно… Да, академик мог что-то припрятать. Сталин на него тогда сильно давил: мол, где результаты? А если бы он, не ровён час, вышел из доверия, как тогда выражались, то и арестовать могли. Родственников он не стал бы в это впутывать: если бы органы что-то искали, то в первую очередь пришли бы к ним. Так что семья, наверное, не знает ничего.

— А найти эту домработницу как-то можно?

— Да, эта часть архива уцелела. Аграфеной домработницу звали. Она в карточку профессора вписана была, так тогда полагалось.

— Отлично, Модест Генрихович, отлично! — обрадовался Францев. — И адрес известен?

— Если карточка не врёт, то она родом из-под Киева, из деревни, километрах в тридцати от города.

Модест Генрихович протянул Францеву бумажку с записанным адресом.

— Ехать надо по трассе на Белую Церковь. Там спросите, если указателя нет.

Но Сергей даже предположить не мог, что он не единственный, кого интересует архив умершего почти полвека назад учёного.

В это время Богдан Кирилюк, два дня как прибывший в Киев из Канады, составлял план действий. На Украине Богдан прежде никогда не был. Но ему была обещана приличная сумма за то, чтобы отправиться в Киев и разыскать научные записи учёного по фамилии Богомолец.

— В архивы института не ходи — мы там уже были. Теперь надо у родни искать, у близких людей, — объяснял некто Стив, высокий, спортивного вида мужчина в тёмно-синем пиджаке и светло-серых брюках, с которым они встретились в тенистом парке на берегу Женевского озера. — Чтобы у них язык развязался, снабдим тебя деньгами. А дальше — сам сориентируешься.

Стив объяснил Богдану, что работает в научном центре при Всемирной организации здравоохранения и что бумаги Богомольца очень важны для медицинских исследований.

Богдан, как говорится, «университетов не оканчивал», но отличался природной сообразительностью и Стиву, конечно, не поверил. Истина, впрочем, его не волновала. Тем более что помимо денег был ещё один серьёзный повод принять предложение. У этого «повода» было имя — Галя. Была она из города Счастье, что на Донбассе. Богдану очень хотелось увидеться с ней во время этой поездки на Украину.

Родители Богдана сбежали из СССР в лето 1945-го, когда отряды советской милиции были брошены на зачистку хмельницких лесов от националистов-бандеровцев. Василь Кирилюк, прихватив молодую жену Наталью, драпал одним из первых, ибо таких, как он, ждала страшная кара за содеянные преступления. Им быстро удалось перебраться в Канаду, где в 1955 году у них родился сын Богдан. Василь Кирилюк был маленького роста, с влажными злыми глазками, но сын пошёл в мать и вырос красивым, рослым парнем с раскатистым баритоном; разве что чрезмерно маленький лоб делал его внешность далёкой от совершенства. С канадками он не особо сходился — ему нравились славянские девушки: украинки, русские, из семей, давно обосновавшихся в Канаде. Но Василь больше всего боялся, что сын сойдётся с девицей из новой волны украинских иммигрантов: «Шоб я цix курв в нашем хаусе не бачив!»