И я чуть не присела от звукового удара — Кароль рявкнул уже в полный голос:

— У короля Риста что, других забот нет, кроме как носиться с нежными чувствами избалованной девицы?! Да кто думал, что они у волчицы вообще имеются?

— Прекрати называть нас животными!

Я уже почти визжала. Подхватила этюдник, вскинула на плечо — тот тяжело и больно ударил меня по бедру — прекрасно, еще и синяк заработала! Поспешила домой, проклиная невыносимое высокомерие некоторых мужчин и бестолковую трусость некоторых женщин. Услышав за спиной шаги, заявила, не оборачиваясь:

— И не вздумай меня провожать!

— Даже не собирался, — буркнул за спиной Кароль. — Просто нам по пути.

По пути нам оказалось аж несколько переулков, три улицы и один проспект. На подходе к Змейкиной улочке Кароль уже поравнялся со мной, но глядели мы по-прежнему в разные стороны. Я корила себя за несдержанность. Не знаю, о чем там думал Кароль, но когда я пробормотала: «До свидания» — и попробовала проскользнуть мимо, он придержал меня за локоть.

— Ладно, Эмма, — сказал хмуро. — Извини, что я набросился на тебя из-за этой… из-за вашей княжны. Женишок, конечно, и сам слегка… напортачил.

Я вздохнула.

— На самом деле я согласна почти со всем, что ты сказал и даже подумал. Ей надо было или сопротивляться до конца, или все-таки держать свое слово. Просто… ох, ну не у каждого ведь хватает сил вынести возложенный на него долг! Лодки, бывает, тонут и от одного лишнего перышка. Хотя это, конечно, не повод пускаться в трусливое бегство.

Кароль смотрел на меня сквозь ресницы. Сказал негромко:

— Разумная, разумная Эмма…

О, если бы! Тогда бы не стояла я сейчас неподвижно, чувствуя его горячие пальцы на своей руке. Не смотрела бы на него зачарованно, пока мое сердце не подступило к самому горлу.

Кароль склонялся к моему лицу медленно: не хотел спугнуть или, наоборот, давал время увернуться? Я не испугалась и не отпрянула. Повинуясь мягкому притяжению, подалась ему навстречу. Поцелуй был долгим, щедрым — поцелуй-узнавание, поцелуй-обещание… Кароль вздохнул, прижал к себе ближе и крепче. Мы даже не замечали врезавшийся обоим в бока этюдник.

Кароль поднял голову: большие пальцы его рук скользили по щекам, глаза пытливо вглядывались в мои. Я слышала, как тяжело и сильно бьется его сердце, словно пытаясь подстроиться под колотящееся мое.

— Моя сладкая, сладкая Эмма, — шепнул он.

Я очнулась, спохватилась, затрепетала ресницами, избегая его горячего взгляда. Отстранилась. Кароль отпустил неохотно. Я поправляла волосы, теребила ремень этюдника, косилась по сторонам — слава всем богам, которых я знаю и не знаю, переулок оставался пуст! Это ж надо было так забыться… так увлечься… Кинула вороватый взгляд на Кароля: тот стоял, прислонившись спиной к стене, и, сунув руки под мышки, наблюдал за мной.

— Как поживает мой портрет? Наверное, уже закончила?

Я прокашлялась.

— Хорошо… поживает. Так хорошо, что скоро я начну накидывать на него занавес, чтобы не подсматривал!

— Да он счастливчик! Так, значит, я теперь тебе совсем-совсем не нужен?

— Я бы не отказалась еще от нескольких сеансов…

— Вот как? — мурлыкнул Кароль, и я поспешно добавила:

— …рисования. Вот только модель мне досталась уж очень неуловимая!

— Уже вполне уловимая! Было бы только на то твое желание!

За каждым его словом чудился мне двойной смысл.

А может, и не чудился вовсе.

* * *

Скажи кому, как он заводится от того, что эта женщина рассуждает о политике, об интригах сильных мира сего, — на смех бы подняли! А он смотрел, слушал и просто млел: как тогда, в Ботаническом саду, когда они спорили про оборону Риста и княжества… Глаза сверкают, щеки горят, речь, потерявшая обычные ровные учтивые интонации, — и та, кажется, пылает. Вот так бы и схватил, сгреб в охапку, зацеловал, затискал!

А вместо этого они принялись ругаться из-за этой дуры Волчьей княжны. Доругались до того, что Эмма топнула на него ногой, развернулась и ушла. И пусть бы шла совсем, вечная Волчья заступница, да только он сообразил, что распорядился на сегодня снять ее охрану. Сам собирался встретиться, поговорить, проводить…

Вот и допровожался до поцелуев в укромном уголке переулка. Это оказалось даже лучше, чем он представлял: Эмма, близкая, горячая, мягкая, отзывчивая на его поцелуи, его объятия… жаль, что место уж больно для любви неудобное, а к Грильде в дом она его ни за что не впустит. Разве что снова попробовать залезть в окно? Покрутив эту заманчивую идею и так и эдак, он с сожалением от нее отказался: иначе не миновать ему от пришедшей в себя разумной Эммы (вон как глаза прячет и пятится, а у самой щеки горят и губы тоже) травм и увечий. Хорошо еще, если сразу со второго этажа не спустит.

Зато договорились, что ровно через неделю они вновь встретятся в его доме — да, на удивление, дом остался цел; колдовской огонь, этот хорошо дрессированный зверь, аккуратно выгрыз лишь двери вместе с косяками. А нарисованный на стене лаз вновь стал лишь картинкой… Или в него можно проникнуть только в случае крайней нужды? Или только вместе с художницей? У него все не хватало времени обсудить это с Эммой. Хорошо, он тогда догадался подвинуть к стене поваленное кресло, и колдуны не заметили нарисованную дверь…

Эмма придет, чтобы закончить его портрет, а он сам для… ну там по ходу дела все и прояснится…

Кстати, почему он в своем собственном доме до сих пор еще не обзавелся кроватью?!

Кароль ворвался в дом, так оглушительно хлопая дверями и громыхая сапогами, что я поняла — никакого нежного свидания, а тем паче продолжения недавно случившегося поцелуя, чего я боялась (или надеялась?) всю неделю, не будет.

— Здравствуй, Эмма! — буркнул Кароль, не глядя меня. Пронесся мимо так стремительно, что я не удивилась бы, если б он вышиб стекло эркера и взлетел в небо. Но нет, остановился на самом краю, с силой уперся руками в раму окна. Будто распял самое себя. Я поглядела на его напряженную спину и начала потихоньку раскладывать кисти и краски. Решила для себя философски: ну не одно, так другое; хоть портрет наконец допишу.

Пьетро был моим первым и единственным мужчиной — что бы там ни поговаривали о любвеобильности девушек Морских Волков. После его смерти прикосновения других мужчин — невольные или вольные (вольные во всех смыслах) — оставляли меня равнодушной или вызывали лишь раздражение. Но с Каролем все оказалось иначе.

Не сказать, конечно, чтобы я после наших поцелуев провела бессонную ночь. Так, покрутилась пару часов, заново все переживая: прикосновение опытных и жадных губ, твердое тело, вокруг которого так и хочется обвиться; руки, опаляющие даже сквозь одежду… Кароль умело и настойчиво разжигал во мне огонек желания от пламени, которое жило в нем самом. Да что там, он легко мог взять меня прямо на той безлюдной улочке, просто прижав к стене! При одной мысли об этом я чувствовала не смущение и не смятение — одно лишь жаркое возбуждение. Предвкушение. Новое… или слишком хорошо забытое чувство.