Как же нам, людям XXI века, относиться к евгенике? Ответ на этот вопрос дал наш выдающийся генетик Николай Петрович Дубинин, который в 30-е годы работал в Институте экспериментальной биологии под непосредственным руководством Н. К. Кольцова, а позднее (1966–1981) возглавлял Институт общей генетики.

В книге «Вечное движение» Н. П. Дубинин так оценивает нравственную сторону евгеники: «Практика по переделке генов для современного человечества была бы губительной… В случае же попыток такого рода без преувеличения можно сказать, что на человечество обрушились бы демонические силы невежественной науки. Потребовалось бы разрушение семьи, высоких чувств любви, поэтическая сущность бытия человека была бы уничтожена. Человечество превратилось бы в экспериментальное стадо. И что взамен оно могло бы получить? Практически ничего, кроме разрушения его бесценной существующей наследственности, на которой базируются ныне и будет развиваться в будущем гений человека. Если же перед человечеством встанут задачи, которые оно не сможет решать, используя свойственный ему генетический потенциал, то оно изменит свою биологическую природу способами ещё неведомой нам новой науки, методами, достойными человека» ('Дубинин Н. П. Вечное движение. Воспоминания. М.: Политиздат, 1989. С. 60–61).

Между тем евгенический соблазн продолжает порабощать новые души. Ему поддался, например, Ричард Докинз – знаменитый британский биолог и неутомимый борец с антидарвинистами. В одной из своих блестящих книг он пишет: «Нет сомнений, что, имея достаточно времени и политического влияния, можно вывести расу превосходных бодибилдеров, прыгунов в высоту или толкателей ядра, спринтеров, сумоистов, ловцов жемчуга, а также художников, музыкантов, поэтов, математиков или сомелье» (Докинз Р. Самое грандиозное шоу на Земле. Доказательства эволюции. М., 2012. С. 52).

Свою уверенность в том, что практическая евгеника достигла бы потрясающих результатов, Р. Докинз основывает на успехах искусственного отбора животных: «Я уверен в возможностях селекции в направлении атлетических способностей потому, что необходимые для этого свойства прекрасно достигаются при разведении ломовых и скаковых лошадей, гончих и ездовых собак. В успехе (но не моральной или политической приемлемости) отбора людей согласно умственным или другим уникальным способностям я уверен потому, что есть чрезвычайно мало примеров неудачных попыток искусственного отбора животных, даже по признакам, которые могут казаться неочевидными» (там же).

Р. Докинз сокрушается: «Политические противники евгенического подхода к деторождению часто доходят в рассуждениях до абсолютно неверного утверждения, что он в принципе невозможен. Это не только аморально, говорят они, но просто невозможно. К несчастью, то, что некий процесс недопустим с точки зрения морали или политически нежелателен, не означает, что он невозможен» (там же).

Почему же «к несчастью»? Наоборот – к счастью. Мы должны радоваться, что у людей дело до искусственного отбора ещё не дошло. Они по горло сыты естественным отбором, который им навязан социал-дарвинистами самых разнообразных мастей. Если к естественному отбору прибавится ещё и искусственный, то люди окончательно превратятся в подопытное быдло.

Конрад Захариас Лоренц (1903–1989) родился в Вене. Его дед по отцу был мастером по изготовлению конских сбруй, однако его отец сумел выбиться в люди как преуспевающий хирург-ортопед. Он построил в Альтенберге возле Вены семейное поместье, окружённое полями и лесами. Близость к природе заразила юного Конрада, по его собственным воспоминаниям, «чрезмерной любовью к животным» (Лоренц Конрад: http://www. n-t. org/nl/).

Ещё в детстве К. Лоренц обнаружил так называемый импринтинг – одну их особых форм поведения животных в раннем возрасте, которая может выразиться, например, таким неожиданным образом: маленький утёнок может принять за свою «мать» человека, если он увидит его раньше своей настоящей матери. «У соседа, – вспоминал К. Лоренц, – я взял однодневного утёнка и, к огромной радости, обнаружил, что у него развилась реакция повсюду следовать за моей персоной. В то же время во мне проснулся неистребимый интерес к водоплавающей птице, и я ещё ребёнком стал знатоком поведения различных её представителей» (там же).

В 1922 г. Конрад поступил на медицинский факультет Колумбийского университета в Нью-Йорке, однако через полгода он вернулся в родную Австрию, чтобы продолжить изучение медицины в Венском университете, но «чрезмерная любовь к животным» (там же) взяла верх над его интересом к медицине, которую он выбрал в качестве своей специальности не по собственной воле, а по настоянию отца. Вот почему свою научную жизнь он связал не с медициной, а с этологией. В отличие от бихевиористов, он наблюдал за поведением животных не в лабораторных, а в естественных условиях. В результате он пришёл к собственной теории инстинкта.

После присоединения Австрии к Германии К. Лоренц, как ни печально об этом говорить, вступил в нацистскую партию и написал статью об одомашнивании животных, пронизанную евгеническим духом. П. Бейтсон в некрологе писал о К. Лоренце: «Когда наци пришли к власти, Лоренц поплыл по течению и в 1940 г. написал шокирующую статью, преследовавшую его всю оставшуюся жизнь. Он ненавидел влияние доместикации на виды животных и думал (без каких-либо доказательств), что люди стали жертвами их собственной самодоместикации. Его желание избавить человечество от засорения слишком хорошо соответствовало ужасной идеологии наци. Чтобы получить “наших лучших индивидов, надо установить типовую модель наших людей”, а те, кто заметно отклоняется от такой модели, должны бы элиминировать в порядке заботы о народном здоровье. После войны, во время которой Лоренцу пришлось с ужасом открыть для себя полную меру того, что наци реально делали для этого, он предпочитал, чтобы эта публикация была забыта» (Соколов В. Е., Баскин Л. М. Конрад Лоренц в советском плену // ''Природа'', № 7(923), июль 1992 г. С. 126).

Позднее К. Лоренц оправдывался: «Конечно, я надеялся, что что-то хорошее может прийти от наци. Люди лучше, чем я, более интеллигентные, верили этому, и среди них мой отец. Никто не предполагал, что они подразумевали убийство, когда говорили “селекция”. Я никогда не верил в нацистскую идеологию, но, подобно глупцу, я думал, что я мог бы усовершенствовать их, привести к чему-то лучшему. Это была наивная ошибка» (там же).

В 1942 г. К. Лоренц оказался на восточном фронте и в 1944 под Витебском попал в русский плен, возвратиться из которого на родину ему позволили лишь в конце 1947 г. В течение многих последующих лет он занимался этологией водоплавающих птиц. Но со временем он расширил диапазон своих наблюдений. Более того, он всё больше и больше сравнивал животное поведение с человеческим, что позволило ему в конечном счёте в какой-то мере воссоздать картину психогенеза в целом – от амёбы до человека включительно. Он сделал это по преимуществу в своей итоговой книге, образно названной им «Оборотной стороной зеркала» (1973). Под «оборотной стороной зеркала» он имел в виду познавательную способность, которою обладают не только люди, но и животные. Рассматриваемая в психогенетическом плане, эта способность выступает как когногенез.