Как все это не кстати, подумал Антон Ильич. Времени и так в обрез. А дел по горло.

– Я сейчас не могу, – буркнул он в трубку.

– А когда?

– На этой неделе никак не смогу. Времени нет совсем, – сказал Антон Ильич чистую правду.

– Я все понимаю! Я знаю, к вам очереди стоят. Но я готова ждать, может быть, на следующей неделе найдете для меня местечко?

– Я даже не знаю, что вам сказать…

– Александра сказала, что вы мне не откажете.

На этих словах Антон Ильич сдался. И они договорились о встрече.

Отдавая ему ключи, Геннадий Петрович ворчал:

– Тоша, ты скоро из кабинета меня выселишь. Если так дело пойдет, я прошу тебя, сними себе кабинет и води своих девиц, когда захочешь. Обстановку я тебе создам. Портрет Фрейда могу подарить. Кстати, на твой день рождения? Хочешь? Диванчик подберем удобный.

Антону Ильичу был не до шуток. Предстоящая встреча сидела занозой в сердце и не давала сосредоточиться на делах. Зачем ему это нужно? И как сделать так, чтобы не раскрыть себя и в то же время не потерять расположение Александры?

Подруга Александры оказалась высокой сутуловатой девушкой, нервной и суматошной. Казалось, она волновалась не меньше Антона Ильича. Расположившись за столом, она неожиданно вскочила, схватила сумочку, суетливо достала блокнот и ручку, вернулась на место, затем спохватилась вновь, кинулась обратно, достала пачку салфеток и наконец уселась.

– На всякий случай, – виновато улыбнулась она, кивая на салфетки.

Болеет она что ли, подумал Антон Ильич? Не хватало еще заразиться.

Некоторое время они сидели, молча глядя друг на друга. Антон Ильич ждал, когда она заговорит, та, однако, раскрыла блокнот, взяла ручку и сидела, не шевелясь, как школьница за партой, готовая записывать под диктовку. Антон Ильич не представлял, как начать разговор, и тихонько кашлянул. Она восприняла это как сигнал к старту и стала говорить.

Начала она тихо и робко, лицо ее приняло обиженное выражение, как у маленького капризного ребенка. Не прошло и пяти минут, как из глаз ее потекли слезы. Тут Антон Ильич понял, для чего нужны были салфетки. Слезы текли ручьем, она стала всхлипывать в голос, голос ее дрожал и срывался, и Антон Ильич совсем уже потерялся в ее сбивчивых рассказах.

Он делал вид, что внимательно слушал, и молча кивал. В голове у него вертелась одна только мысль, под каким предлогом отправить ее к Геннадию Петровичу? Здесь нужен настоящий профессионал. Самому ему было не справиться. И делать это нужно прямо сейчас, пока не поздно. Ни в коем случае нельзя отпускать ее сегодня, не объяснившись. Сказать ей, что есть более грамотный специалист, настоящий профессионал? Но она может передать его слова Александре. И как тогда будет выглядеть он сам? Нет, не годится. Надо придумать что-нибудь другое. Порекомендовать ей почитать какую-нибудь книгу? Но она прочтет ее в два счета и снова заявится к нему. Что же тогда? Сказать, что совсем нет времени? Но она будет ждать, еще и названивать ему станет через день. Да и Александра этого не поймет. Что же делать? Должен же быть какой-то способ, лихорадочно соображал Антон Ильич. Что бы сделал в этой ситуации Гена? Он-то наверняка что-нибудь бы придумал. Вот! Правильно! Надо сказать, что на днях он уезжает, и его не будет достаточно долго. Вопрос у нее срочный, откладывать нельзя. Пускай не тянет и как можно скорее записывается к Гене.

Антон Ильич выдохнул с облегчением и машинально потер руки, радуясь, что решение нашлось. Тут только он заметил, что его клиентка молчит и вопросительно смотрит на него, ожидая ответа. Глаза ее покраснели от слез, из рук она не выпускала скомканные салфетки. Тихим голосом она спросила:

– Как вы считаете?

В голове Антона Ильича зазвучал голос Геннадия Петровича: «Ты не должен просто сидеть и слушать, для этого у нее есть подружки. К специалисту приходят, чтобы он помогал увидеть ситуацию по-новому выражал свое мнение, причем неожиданное, экстраординарное!». Медленно, с расстановкой Антон Ильич произнес:

– Быть самим собой есть величайшее благословление в жизни.

Глаза его собеседницы расширились. Рот приоткрылся от удивления. Она перестала плакать. И, казалось, перестала соображать. Не в силах понять, о чем идет речь, она смотрела на Антона Ильича во все глаза и хлопала ресницами. Тот держался уверено. Как будто высказал все, что считал нужным, и объясняться был не намерен. Поняв, что надолго выбил ее из колеи, Антон Ильич решил воспользоваться паузой и, не дав ей опомниться, быстро проговорил все, что собирался. По всему выходило, что сессия их окончена, а в следующий раз ей предстояло общаться с коллегой Антона Ильича. Она попыталась было воспротивиться, но Антон Ильич крепко стоял на своем. Не готовая к такому повороту, ошарашенная и сбитая с толку, подруга Александры ретировалась.

Дорога на Бали была долгой, но не столь утомительной, как опасался Антон Ильич. Самолет оказался полупустым, места в салоне было предостаточно, чтобы удобно расположиться и вытянуть ноги, миниатюрные стюардессы изящно сновали туда-сюда и были неизменно услужливы. Все они показались Антону Ильичу весьма хорошенькими, хотя и похожими одна на другую. Ему нравились их по-азиатски круглые лица с широкими скулами, их узкие глаза, которые от улыбки превращались в две тоненькие полоски, их худенькие фигурки в белоснежных блузках, красных костюмчиках, таких же пилотках на голове и цветастых платочках на шее, и их нежные приветливые голоса, щебетавшие с ним по-английски. И хоть Антон Ильич редко когда засыпал в самолетах, на этот раз, окутанный вниманием сладкоголосых стюардесс, он почувствовал себя так спокойно, будто не летел в самолете, а сидел в своем любимом кресле у себя дома. Когда унесли остатки ужина и в салоне погасили свет, он неторопливо включил освещение над своим креслом, достал несколько книг, взятых с собой в дорогу, пролистал их, выбрал одну, устроился поудобнее, чтобы почитать, да толком не успел. Заснул.

В аэропорту Антона Ильича встречали. Двое тощих балийцев, одетых в хлопковые штаны, рубахи по колено и шлепанцы на босу ногу подхватили его вещи и усадили в видавший виды автомобиль. Оба громко галдели, объясняя что-то на своем языке. По-английски они не понимали. Было ясно лишь, что встречали они Антона Ильича, фамилия которого, выведенная кем-то от руки, красовалась на листке бумаги, и везли они его в отель.

Ехали они шумно. Машину трясло, и Антон Ильич то и дело подскакивал, больно ударяясь о жесткое сиденье. Когда они въехали в город, стало еще хуже. Дорога была тесной, тут и там к ним прижимались другие автомобили, еще более старые и потертые, с открытыми настежь окнами, без кондиционеров, так что теперь балиец вел машину еще резче, то внезапно останавливая, то снова дергая вперед. Сквозь поток автомобилей протискивались мопеды, которых здесь было видимо-невидимо. Навьюченные людьми, детьми, корзинами, мешками и узлами, они, казалось, вот-вот завалятся на сторону под тяжестью вещей, и Антон Ильич только диву давался, как они держали равновесие и не падали. Здесь же сновали и пешеходы. Пересекая улицу, они не оглядывались по сторонам и не ждали удобного момента, а просто выходили на дорогу и шли, отчего машины вставали как вкопанные, водители сигналили и ругались, а пешеходы шли себе дальше, разве что иногда похлопав остановленную машину по капоту в знак примирения. Все кругом сигналили друг другу, выкрикивали что-то из открытых окон и махали руками, из-за чего всеобщий гвалт не прекращался ни на мгновенье.