– Вдруг он жив? – с надеждойвоскликнул кто-то. – Искусственное дыхание делайте или такие утюги к грудиприкладывайте!

– У меня дефибриллятора нет, да и ненужен он тут, – мрачно пояснил врач.

Над залом вдруг вспыхнула вспышка.

– Не снимать, – затопал ногамиЮлий, – охрана, гоните папарацци вон, камеру разбейте, живо, живо… Ты,врач, работай, пока нормальные спецы подъедут.

– Они не боги, – рявкнулэскулап, – все, помер он.

– Господи, – застоналБатурин, – за что мне это?

За что, а? За что?

Толпа зашевелилась, из ее глубины послышалисьвсхлипывания и рыдания.

– Да уж, – прошелестело заспиной, – бог не фраер, все видит и наказывает! Жаль только, Валька раньшепомерла, ей бы пожить, помучиться, увидеть, как денежки закончились.

Я обернулась и увидела женщину лет пятидесяти,самого затрапезного вида. На актрис, не преминувших даже на похороны нацепитьмеха и драгоценности, она была похожа мало, впрочем, на сотрудников театратоже, скорей уж на бомжиху, принарядившуюся на праздник. На говорившейкрасовался жакет с потертым воротником из кролика, длинная бесформенная юбка,из-под которой высовывались некогда белые сапоги, на голове нечто типа берета.Из-под него выбивались сальные пряди, а опухшие глаза и одутловатое лицо безслов рассказывали – дама любит выпить, причем не чай с сахаром, а пиво сводкой.

– Как вам не стыдно радоваться чужомугорю! – вырвалось у меня.

Алкоголичка прищурилась:

– Да? Кому беда, а кому счастье.

– Вы о чем?

Бабенка хмыкнула:

– О жизни. Валька померла, Семен толькочто на тот свет отъехал, деньги его куда отправятся?

– Родственникам.

– Я одна.

– Вы?

– Чего так удивляешься? Ты сама-токто? – прищурилась пьянчужка. – На ломаку не похожа… ФанаткаВалькина?

Я не успела раскрыть рот, как тетка вдругзаулыбалась:

– А-а-а, понятно, ты журналистка! Поодальстоишь и матерьяльчик собираешь. Добрый день, коллега.

– Коллега? Вы пишете?

– Думаешь, только ты в газете работатьможешь? – засмеялась опухшая рожа. – ан нет, много нас. Между прочим,я журфак МГУ закончила, потом в лучших изданиях работала, да ушла по здоровью.

Валька про мою болезнь знала, но помочь нехотела, у нее знаешь какое отношение к жизни было?

– Нет, – растерянно ответила я.

– Бей своих, чтоб чужие боялись, –ухмыльнулась маргиналка, – тут про нее былины слагали: этому дала, этомудала, этому дала. Ну сорока!

Я потрясла головой:

– Сорока? Вы о чем?

Бабенка противно оскалилась:

– Неужели песенку не слышали детскую просороку-воровку? Она кашку варила, деток кормила…

Всем понадовала, а одному ничего не досталось.При этом, прошу отметить, сорока-то воровкой слыла, натырит всего, заявится домой,и кашку варить, но тем не менее решила деточку воспитывать, плохой она ейказалась!

– Извините, пожалуйста, – япопыталась избавиться от странной собеседницы, – мне пора, а то автобусыуедут, как потом до кладбища добираться?

Но алкоголичка крепко вцепилась в мое плечо.

– Диктофончик-то спрячь, – ехиднозаявила она, – не ровен час заметит кто и отметелит, как того, сфотоаппаратом, тоже из наших парнишка! Залез в ложу, думал, его не видно, а провспышку не вспомнил, ну да все мужики идиоты, мы умнее намного.

– Где диктофон? – еще большеудивилась я.

Бабенка ткнула пальцем вниз.

– Да в сумке!

Мой взгляд метнулся к висевшему на запястьеридикюльчику. Конечно, как всегда, я забыла закрыть его и прямо на виду лежиттелефон. На Новый год Кирюшка подарил мне новый аппарат, мальчик умилил меня дослез, протянул коробку и сказал:

– Лампа, бери и пользуйся, а старый,похожий на утюг, немедленно выброси вон!

Я вскрыла упаковку и чуть не зарыдала,Кирюшка, наверное, потратил на презент все скопленные деньги, самаянавороченная модель, причем очень необычного вида. Внешнего дисплея нет, нужнонажать крохотную пупочку, и тогда черная защитная панель отъедет в сторону,открывая кнопки с цифрами и экран, в закрытом виде подарок Кирюши абсолютно непохож на мобильный, просто прямоугольный кусок пластмассы, сбоку котороготревожно мигает зеленая лампочка.

Теперь понятно, почему пьянчуга приняла меняза журналистку, сунула свой любопытный нос в мою бесшабашно расстегнутую сумкуи приняла супермодную модель сотового за диктофон. А кто еще может заявиться напохороны со включенным звукозаписывающим агрегатом? Ясное дело, толькопредставительница желтой прессы, охотница за сенсациями и скандалами.

Мне стало не по себе, пальцы мгновеннощелкнули замочком, торбочка закрылась.

– Правильно, – кивнула тетка, –только незачем тебе на кладбище пилить, там ничего интересного произойти неможет. Гроб в могилу опустят, пара дураков речи толкнут, и пожалуйте нафуршетик.

– Поминки!

– Как ни назови, суть одна – водкипожрать.

– Похоже, ты не отказалась бы отрюмашки, – не утерпела я.

– Охо-хо, – протянула баба, –надеюсь, меня в дом пустят.

– Во время поминальной трапезы двериоткрыты для всех.

– Да уж не вытурят, – скривиласьтетка, – сюда-то я в толпе просочилась, с народом перемешалась.

Хотя Семен вроде как и не смотрел по сторонам.Что ж, бог им судья, Семке и Вальке. Вон, как жизнь повернулась! Небось оба,как сообразят, кому богатство достанется, в гробу заворочаются, да поздно. Ихденежки теперь мои. Не сразу, правда, их пощупаю, говорят, полгода подождатьнадо, ничего, я терпеливая, получу свое!

Я только хлопала глазами, не понимая, о чемведет речь пьянчужка.

– Но сейчас-то тугриков нет, –вещала та, – поэтому я готова за энную сумму рассказать тебе эксклюзивнуюинформацию!

– Вы кто? – впрямую спросила я.

– Эвелина, – с некоторой долейкокетства сообщила незнакомка.

– Очень приятно, Лампа, это мое имя.