Олаф почувствовал раздражение. Не любил он, когда дар молчал. Даже бессловесное животное понимало сейчас больше. Летта настороженно стояла рядом, цепко схватившись за его руку.

К толстяку подъехал ещё один мужчина — помладше возрастом, мелкий, тощий, с густыми черными бровями и издевательской улыбкой. По одежде и манере поведения Олаф записал его в помощники торговца. Соскочив с ослика, мужчина подошёл к молодым людям и внимательно их оглядел. Видимо, не имея пока достаточно средств, чтобы пользоваться дорогими духами, мужчина держал за поясом мешочек перемолотых в порошок специй. Но это не мешало Олафу почувствовать тяжёлый дух подлости и лицемерия, нахальства и самодовольства.

Вдоволь налюбовавшись на потенциальных рабов, тощий вернулся к толстяку. Они начали говорить на незнакомом языке. Это был суржик общеимперского и тайного языка караванщиков. Разумеется, Имперский Совет не раз пытался выведать этот шифр, но даже им это не удавалось.

Юноша, прикрыв глаза, сосредоточенно потянул носом. Но, к сожалению, смрад, исходящий от второго караванщика не помогал понять, о чем ведётся разговор, только передавал общее агрессивное настроение, что и так было ясно. Олаф встревожено посмотрел на Летту.

— Жаль, нельзя узнать, что они говорят, — шепнул тихо. — Если собираются применить какую-то хитрость или магию, чтобы заставить нас изменить своё решение, хорошо бы знать об этом заранее.

Девушка сосредоточилась, а потом начала пересказывать:

— Сейчас они не понимают, с кем из нас двоих проблема, раз мы движемся в Темьгород. Старший говорит, что дело, скорее всего, во мне, и моё уродство просто скрыто под одеждой, а вы — мой надсмотрщик. Значит, перехватывать нас нельзя. Меня-то не хватятся, а вот вас будут искать. Младший спорит с ним, что мы праздные путешественники, и нас можно поработить, тем более, на вас нет плаща магического ордена. Я, по его мнению, конечно, худосочна, и вряд ли выдержу дорогу через Красную Пустошь, а вот вы — выглядите вполне достойно. В любом случае, лишние деньги им не помешают.

Молодой человек удивлённо воззрился на свою спутницу:

— И какие ещё способности вы скрываете?

Она улыбнулась и пожала плечами:

— Они говорят на языке, который знали в семье моей матери. Если верить семейному преданию, первоначальное состояние мой предок сколотил не самым честным образом. Просто повезло.

— Мы произнесли Формулу Свободы. Они не вправе нас порабощать, — Олаф нахмурился и невольно оглянулся по сторонам, и прикидывая, куда бежать в случае нападения.

Поляна переходила в небольшой овраг с кривым дощатым мостом, по которому не то, что быстро — медленно идти страшно. Возвращаться в лес — смысла не было, для этого надо хорошо знать местность. Срезать мимо деревьев — тоже не выход. Как ни крути, молодые люди оказались в довольно невыгодном положении.

— У них есть дурман, отбивающий память, а Формулы Свободы ведь никто не слышал, — Летта покачала головой, вздохнула и приняла непростое решение. — У нас неприятности. Слушайте внимательно и запоминайте. Если мне придётся петь, постарайтесь сосредоточиться на какой-то простой фразе. Прокручивайте её про себя, и не слушайте мою песню. Затыкать уши бесполезно — вибрация действует на все тело.

Юноша кивнул. Кажется, девушка поделилась с ним одной из тайн жриц Мракнесущего. Что ж, полезные сведения. Только как ими воспользоваться, если вокруг лишь один друг и много врагов? А помимо врагов — куча людей, вообще ни к чему не причастных? Они ведь не знают секрета. Олаф понял, что судьба поставила его перед страшным выбором: на одной стороне их с Леттой жизни, на другой — сомнительное благополучие всех рабов, с тоскливо-обречённым видом взирающих по сторонам. Что бы проводник ни выбрал, жить с этим выбором станет невозможно.

Девушка, кажется, поняла. Она покачала головой. Медленно. Рассудительно. Со знанием дела.

— Эти люди сейчас подобны животным, у них нет воли, они подарили её караванщику. Значит, песня не причинит им особого вреда.

Олаф вздохнул. Затопившее его чувство благодарности причиняло боль, но она оказалась сладкой, как патока.

Востов и его прислужник тем временем переглянулись с одинаковыми кривыми усмешками, отчего сделались похожими друг на друга, будто ближайшие родственники. Видимо, они все-таки пришли к согласию, и оно было не в пользу Олафа и Летты. Тощий брезгливо сплюнул и сделал какой-то знак надсмотрщикам. Четверо верзил, уже не тех, кто дежурил под утро, а других — выспавшихся, наглых, уверенных в собственной безнаказанности — неторопливо спешились и направились к молодым людям. С кривыми усмешками на рожах наёмники приближались. В запахе каждого пылала смолистая уверенность, что даже без помощи сотоварища справиться с щенками будет совсем не трудно. Желание выслужиться перед хозяином почему-то отдавало кровью. Нахальство — помоями. А жестокость — раскалённым до красноты железным прутом.

Разреженный воздух их бесчестья резал лёгкие Олафа. От подобного люда всякого можно ожидать. Сюда бы отряд имперской службы, у них был бы не плохой шанс получить награду за поимку преступников, но солдаты редко проезжают по этим местам.

Летта тоже всё поняла, парень почувствовал это по тому, как напряглась ее рука. Девушка подобралась и начала петь. Первые звуки сначала привлекли внимание юноши, захватили в свою ловушку, сладкие видения закружили голову и смежили веки, захотелось расслабиться, подчиниться, уплыть в небытие, лишь бы не прекращалась песня. Потом он неожиданно ощутил болезненное покалывание в руке и, вспомнив совет своей спутницы, попытался вырваться. Особых мыслей не возникало. Как мантра, кружилась последняя услышанная от Летты фраза: «Значит, песня не причинит им особого вреда».

Однако правда ли это, юноша так и не узнал. Летта закашлялась на какой-то особенно высокой ноте. Волшебство прервалось, едва начавшись. В голове зашумело, будто после крепкого удара. Мысли, и без того неявные и размазанные, растеклись, как вешние ручьи. Но потом вдруг собрались, связались узлом, и образовалась такая ясность, что впору писать указы для Имперского Совета. Похоже, и работорговцы ощутили что-то подобное. Преодолев минутную слабость, они вновь подобрались и продолжили наступление.

К Мракнесущему этот вчерашний дождь! Голос девушки хрипел и дрожал, она не могла выдавить из себя ни одного волшебного звука. На песни надеяться теперь не приходилось. Лишь на собственное умение драться. Олаф загородил Летту своей спиной и вынул кинжал. Знатная штука — память тела: все нужные мышцы напряглись и приготовились к схватке. Нет срока давности для однажды познавшего школу боя. А школа у него была отличная. Когда-то юноша едва не проклинал своего учителя за синяки и шишки, зато теперь поблагодарил бы от души. Хотя бы за то, что научил не пасовать перед числом противника. Страх проиграть ведёт к поражению, а уверенность в победе — почти победа.

Олаф немного наклонился вперёд на полусогнутых ногах, чтобы подсечь первого, кто подойдёт. А потом уже Жизнеродящая в помощь. Летта со свистом дышала за спиной. Отгоняла ли она кого-нибудь в своей жизни, кроме назойливых насекомых и мышей? Защищалась ли от кого? Он не успел додумать последнюю мысль до конца… И не понял, что именно произошло.