Все это было столь очаровательно, что Теодора невольно остановилась и засмотрелась на рыбок, на лилии и на фонтан, струи которого ловили солнечные лучи и, радужно переливаясь, снова падали в чашу. Как прекрасно… да это же сказка: замок, принц и она сама, Теодора, среди всей этой чарующей красоты, в чудесном волшебном саду. Вот сейчас появится принц…

И раз она так подумала — граф не мог не явиться.

Послышался звук шагов, и Теодора, не оборачиваясь, поняла, кто подошел к ней.

Он встал рядом и тоже стал смотреть на воду. Оба, казалось, зачарованно оцепенели…

— Я чувствовал, что вы найдете путь сюда — рано или поздно, — вкрадчиво проговорил граф, когда их обоюдное молчание переполнилось внутренним состоянием каждого, как спелый плод переполняется соком и срывается с ветки дерева. — Это было мое любимое место в детстве, и если рыбки не те самые, которых я запустил в воду на мой седьмой день рождения, то уж точно приходятся им детьми или внуками.

— Лилии очень… красивые, — едва слышно шепнула Теодора, еще не сбросив с себя гипнотического оцепенения.

— Их посадила моя мать, и я обещал себе, что однажды закажу их изображение. Только теперь я знаю, чья рука должна их держать и кто должен надеть такую вот синюю блузу, чтобы позировать в ней.

Теодора, очнувшись, опустила глаза, чтобы удостовериться — речь о ней, это на ней сейчас синяя блуза. С извиняющейся улыбкой за непорядок в одежде она ответила:

— Это мой рабочий костюм, и раз он на мне, думаю, вы можете угадать, чем я занималась.

— Я очень признателен вам, — тоже с улыбкой ответил ей граф. — Но что об этом скажет Александр Колвин?

— Папа еще не видел этого полотна. — Теодора стала серьезной. — Но он чувствует себя значительно лучше, поэтому сегодня спустится к ужину.

Она немного помедлила.

— Вы ведь… постараетесь… не показывать, что… ждете, чтобы он занялся реставрацией? Я знаю, что он… собирается предложить это сделать.

— Так вы отказываете мне в чувстве такта?..

— Ну что вы! Напротив, — с горячностью воскликнула Теодора. — Но папа…

Она замялась, и граф с улыбкой закончил фразу:

— …очень гордый!

Теодора не смогла сдержать смеха.

— Очень, очень гордый! До невозможности! И все еще немного обижен тем, как его встретили.

— Нужно ли мне извиниться перед вами за то, как глупо и бестолково я себя вел во всей этой истории? — напрямик спросил граф Хэвершем.

— Нет-нет, я все понимаю! — поспешила Теодора с ответом, воодушевленная тем, что услышала. — Но, пожалуйста… помогите мне. Я знаю, что, если папа побудет здесь еще… сколько-то времени… его здоровье пойдет на лад, он станет… самим собой.

— Вы знаете: я сделаю все, что в моих силах.

В голосе графа зазвучали какие-то новые, глубинные ноты, их прежде не было, и Теодора подняла на него глаза. Их взгляды встретились. Они молча смотрели друг на друга, проникнувшись тем же оцепенением, какое завладело обоими в первые минуты их встречи в этом саду. Граф прервал молчание первым:

— Я искал вас… всю мою жизнь. — Голос его звучал странно глухо. — Картина в моих покоях — одна из первых в мире вещей, которые я помню чуть не с младенчества, и раньше она висела в спальне моей матери.

— И наша тоже висела в маминой спальне! — порывисто воскликнула Теодора, пораженная таким совпадением. — И когда мама умерла, картину перенесли… ко мне!

Снова воцарилось молчание.

— Но как же вы… как же вы можете так ошеломляюще походить на Мадонну? — с изумлением спросил затем граф, развернувшись всем корпусом к Теодоре и вглядываясь в ее лицо. — Не может ли быть, чтобы какая-то из ваших прабабушек… Колвин… послужила моделью художнику?

Теодора, смутившись было, прыснула и с сомнением потрясла головой:

— В этом случае вам придется признать, что наш Ван Дейк — настоящий, написанный его рукой, а у вас — копия!

— Пока мне важно лишь то, что вы — настоящая…

Сердце Теодоры перевернулось и затрепыхалось в ее груди. Чтобы его унять и успокоиться, она стала смотреть на рыбок. Те плавали замысловатыми кругами, двигаясь в прозрачной воде между стеблями лилий то вперед, то вспять, и Теодора машинально пыталась мысленно вычертить этот рисунок.

— Вы очень красивая, Теодора, — продолжил меж тем граф Хэвершем, и голос его прерывался, словно он силился удержать в себе океан чувств. — Но дело не только в этом. Что-то внушает мне ощущение, что вы частица моего мира и принадлежите мне так же, как и мои картины, однако не просто как собственность, а как часть того, чем я живу и дышу.

В сознании Теодоры вспыхнул маленький фейерверк. Но быстро угас: леди Шейла! Ах, леди Шейла! Инстинктивно, не отдавая себе отчета в том, что это способ ее защиты, соломинка, за которую она ухватилась, чтобы не потерять самообладания, она приняла гордый вид, вздернув вверх подбородок.

Нужны ли были ему слова, чтобы понять ее чувства?

— Простите меня! — скорбно уронил граф, поверженный принц… — Простите! Я не имел права так говорить с вами.

Не произнеся более ни звука, он тихо пошел прочь.

Теодора, не оборачиваясь, напряженно слушала звук его удаляющихся шагов, и каждый шаг отзывался в ее сердце немым эхом. В ее душе клокотала горячая смесь оттенков одного горького чувства: смятение, замешательство, недоумение, но сильнее их была острая боль утраченной радости. Как он мог допустить, чтобы она, нежданно вняв ангельскому пению, тут же рухнула в злую пучину ада?

Ей хотелось броситься за ним вдогонку и гневно потребовать у него объяснений. И… хотелось смотреть в его глаза и смотреть… и знать, что он не отведет взгляда. Но ударом молнии ее сразила внезапная чудовищная догадка: ну конечно! Какая же она недотепа… Граф Хэвершем помолвлен с леди Шейлой и намерен на ней жениться! Это все объясняет: и тот факт, что леди Шейла гостит в его замке одна, и то, как она ведет себя с другими его гостями, которых сама не приглашала.

Но мыслимо ли такое? Как он может намереваться взять в жены такую грубую, такую ужасную женщину?

Все, что в одночасье свалилось на Теодору, так потрясло ее, что она ощутила себя беспомощной, глупой, потерянной — одной в целом мире… А сам мир представился ей пугающим лабиринтом. Где же, где искать выход?

Мысли ее метались, и никакие рыбки, за которыми она все продолжала следить, чтобы не сорваться и не наделать глупостей, не спасали… Тяжесть давила грудь.

Сад утратил для нее очарование, сказочный мир потускнел, поблек, развалился кусками тыквы, и Теодора, не забыв поставить задвижки в прежнее положение, понуро вернулась в дом и поднялась по ступенькам. Заглянув через замочную скважину в спальню отца и увидев, что он еще спит, быстрым шагом она пошла в студию, зная, что там она будет одна и никто не потревожит ее, пока ее чувства не успокоятся.