Картина ждала Теодору, но она была в полном изнеможении… Сил на работу не было. Да и работать в таком состоянии категорически запрещается: велик риск сделать неправильное движение, что-то забыть, да и просто нельзя касаться творения, принадлежащего Времени, если струны души зазвучали вразлад. Теодора сдернула с себя синюю блузу, как бы стараясь вместе с ней освободиться от невидимых пут гипноза: коварно впечатавшихся в ее мозг слов графа, что он хотел бы увидеть ее портрет в этом наряде… Ей хотелось немедленно забыть все, что сейчас случилось между ними в саду, — и эти слова тоже.

Девушка подошла к книжному шкафу. Все книги в нем были на тему искусства. Одни содержали описания живописных полотен в иностранных музеях, другие повествовали о знаменитых художниках. Наугад открывая одну за другой, Теодора обнаружила на форзацах экслибрис «Шарлотта Хивер». Кто это такая? Та самая тетка графа, увлеченная живописью?

Выбрав книгу, Теодора уселась в кресло возле окна. Но строчки расплывались перед ее глазами. Вместо букв она видела лицо графа, его серые глаза и слышала голос, говоривший ей: «Вы частица моего мира, вы принадлежите мне так же, как и мои картины, однако не просто как собственность, а как часть того, чем я живу и дышу»… Она мысленно возмутилась было: что значит — он ею владеет? Как он смел так сказать? Но тайный голос шептал ей: граф сказал чистую правду!

С того самого мига, как она впервые его увидела, она понимала это выражение его глаз: граф Хэвершем словно вглядывается в глубь ее существа в поисках чего-то, что могла дать ему только она, Теодора Колвин.

Теперь она знала: отчасти причиной тому было ее сходство с Мадонной Ван Дейка.

И сама она — невероятно, но именно так — была абсолютно уверена: он тоже ей необъяснимо знаком, возможно, сквозь время и расстояние.

Впрочем, что с нею творится? Как ей в голову приходят такие вещи? Абсурд, нелепица, следствие длительного переутомления, смещение реальности и фантазии…

Пока Теодора тщетно боролась с собой, дверь студии отворилась. Не сразу, а очень и очень медленно, так медленно, что, когда Теодора повернула голову, чтобы посмотреть в сторону входа, ей подумалось, что, может быть, это какое-то сверхъестественное движение, дуновение чьей-то чужой ауры, которую она безошибочно уловила, работая над картиной.

Она смотрела на дверь — не то чтобы испуганно, а в ожидании, и в комнату проникла фигура.

Это была женщина. Маленькая, худая, одетая в то, что поначалу показалось Теодоре белым платьем, но, к своему удивлению, она разглядела, что это ночная сорочка, очень красивая, богато отделанная кружевом, с длинными рукавами.

Ноги женщины были босы. Волосы, светлые, не слишком длинные, в беспорядке спадали на плечи.

Теодора молчала, не шевелясь, никак не обозначая своего присутствия, и только сильнее вцепилась в книгу, желая совсем вжаться в кресло, чтобы стать невидимой. Но женщина заметила ее и подошла к ней.

Ее босые ночи двигались мелкими шажками, беззвучно, и на какое-то мгновение Теодора уверилась, что это не реальная женщина, а продолжение ее фантазии, вызванное разогретым воображением и общим расстройством. Но женщина подошла ближе, и Теодора смогла разглядеть, что лицо ее очень худое, немолодое, о чем свидетельствовали впалые щеки и морщинки в уголках губ и у глаз. Следы былой красоты странно сочетались в этом неподвижном лице с чем-то пугающим — прозрачно-голубые глаза смотрели без всякого выражения. И женщина заговорила.

— Зачем — вы — здесь? — спросила она. — Что вы — делаете — с этой — картиной?

Речь ее звучала вполне связно, но несколько неестественно. Слова соскальзывали с ее губ очень медленно, словно у ребенка, который постигает азы чтения, ведя пальцем по книжной строке.

— Я… в гостях здесь… в замке, — только и сумела пролепетать Теодора.

— Вы — должны — уехать! Вы — должны — непременно — уехать — немедленно!

Потом голос женщины изменился, и в нем прозвенело обвинение. Пристально глядя на Теодору, она завизжала:

— Вы хотите забрать его у меня! Вот что вы пытаетесь сделать! Уходите! Уходите! Прочь! Вон из замка!

Она выкрикивала эти слова так громко, что они почти оглушили Теодору.

Теодора попыталась встать с кресла, но в комнату уже стремительно входили двое. Быстро подойдя к женщине, они взяли ее под руки. По их одежде Теодора поняла, что это сиделки-мужчины.

— А теперь пойдемте с нами, миледи, — вежливо и спокойно сказал один. — Вам нужно поспать и отдохнуть.

— Она пытается забрать его у меня! Она не даст ему меня видеть! Отошлите ее! Отошлите ее!

Голос женщины перешел в пронзительный вой.

Мужчины бережно развернули даму в белом и полуволоком сноровисто препроводили в открытую дверь. Теодора еще слышала ее крики, но вскоре раздался звук тяжело захлопнувшейся двери, и наступила гнетущая тишина. У Теодоры звенело в ушах, немного кружилась голова…

Что это было? Кто эта странная женщина? Почему она одета в ночную сорочку, почему босиком? Теодора чувствовала себя полностью опустошенной — душевно, умственно и физически. У нее хватило сил лишь на то, чтобы откинуться в кресле.

Так кто эта женщина? Вне всякого сомнения, она не вполне в разуме — это было сразу видно и по ее глазам, и по тому, как она говорила, и по ее выкрикам. Как это все неприятно… За этим ли она сюда ехала? Сердце Теодоры колотилось, руки дрожали.

Но появление безумной женщины объясняло то недавнее ощущение присутствия в студии невидимого постороннего! Теодора потерла лоб. Кончики пальцев онемели, и она потерла ладонь о ладонь… И… и теперь ясно, что спрятано за дверью в конце коридора!

И все же оставались вопросы, ответов на которые у Теодоры не было. Или она не хотела их знать. А ей так мечталось, что пребывание в замке станет для нее волнующим приключением! Как ей вернуть себе это чувство?

А еще лучше — не сбежать ли отсюда? Могла ли она предположить, отправляясь сюда, что на ее голову свалится столько всего необычного и непонятного? Теодора прикрыла глаза. Перед ее внутренним взором в беспорядке замелькали лица: графа Хэвершема, отца, леди Шейлы, красивой безумной женщины в кружевах… Затем завертелись рыбки, солнечный свет в саду, струи фонтана…

— Я не понимаю! — беззвучно, одними губами, но напрягая до боли шею, издала дикий крик Теодора. Она чувствовала, что вовлечена в вереницу событий, откуда уже нет возврата, стремительный поток нес ее в неизвестность.

Назад пути не было, и неясная мысль, куда и какой мучительной ценой она движется, была ей невыносима.

Девушка сидела в студии до тех пор, пока солнце не начало клониться за линию горизонта, золотя верхушки деревьев в саду. А четверть часа назад боковой предзакатный свет придавал саду воздушность. Теодора очень любила этот непродолжительный отрезок уходящего дня, когда солнце преображало все, на что попадали его желтые или розовые лучи. Если бы у Теодоры был художественный талант, она непременно запечатлела бы кистью этот момент, эту подсветку зримого мира из мира невероятной, неземной красоты.