Будущие соученики замерли от удивления, глядя на застывшую в дверях пару, но уже находившийся в классе учитель, с котором еще накануне долго разговаривала Рахель, только улыбнулся. Он видел страх девушки и появившуюся тоску в глазах юноши, понимая, что воспоминания у обоих так себе. Кто знает, что в чистом, светлом классе напомнило этим подросткам о том ужасе, что выпал на их долю…

— Проходите, садитесь, — пригласил учитель. — Здесь вам никто не причинит зла. Не надо ничего бояться.

— Они что, из ада вернулись? — удивилась девушка, сидевшая за второй партой. Она увидела мимолетный ужас в глазах новенькой и не понимала, чем он вызван.

— Из ада… — кивнул учитель. — Они побывали в очень страшном месте…

— Страшнее, чем Яд ва-Шем? — поинтересовался кто-то, а учитель только вздохнул.

Подготовка к школе оказалась непростой. Внезапно оказалось, что Хогвартс почти никаких знаний, по сравнению с другими школами не давал, поэтому на то, чтобы догнать программу, ушло больше полугода, литры зелий, часы тренировок. Колдовство палочкой считалось архаизмом почти во всех просвещенных странах. В случае, если концентратор магии был нужен для каких-то точных или требующих больших затрат операций, пользовались, чаще всего, кольцами или посохами, аккумулировавшими магическую энергию.

— Сегодня мы с вами рассмотрим уравнение Бен-Бецалеля в применении к временному потоку, — еще полгода назад эта фраза звучала для Гермионы тарабарщиной, но сегодня девушка уже понимала, о чем идет речь.

Магическая наука оказалась донельзя формализованной, она была сходни с математикой, что сильно удивляло Гермиону и почему-то радовало Луну, решившую начать почти с самого начала. Ощутив материнское тепло, она стала будто младше, однозначно принимая Гарри с невестой, как старших.

Лагерь ушел из снов, оставаясь в памяти. Напомнить о нем могло, что угодно, но Гермиона всегда знала, что ее защитят. Это оказалось очень важным — знать, что защитят. Чувствовать руку Гарри, видеть улыбку Леви, ощущать объятия Рахель. Наблюдая на улице за улыбчивыми юношами и девушками с винтовками, Гермиона чувствовала себя защищенной.

Гарри просто знал, что он дома, среди своих, благодаря Всевышнего за еще один день, за то, что ему дано, за жизнь близких. Юноша никогда не отказывал в помощи, и слушая, что и как он говорит, Коэн улыбался. Его сын принял свой народ самой душой — еще в холодных бараках Аушвица.

— Мы завтра едем в Яд ва-Шем с классом, — проинформировал схватившуюся за сердце Рахель Гарри. — Я…

— Как вы это перенесете, дети… — прошептала женщина, обняв знавшего, что их ждет, Гарри и ничего не понимавшую Гермиону.

— Мы сможем, — уверенно произнес юноша. — Вот только Гермионе, наверное, зелье надо будет…

— Там страшно? — соотнеся название и понятие Катастрофы, девушка почувствовала, что у нее похолодели ноги.

— Очень… — тихо ответил неслышно подошедший Леви. — Мы пойдем с вами.

— А я тоже хочу! — Луна понимала, что взрослые волнуются не зря, поэтому надеялась поддержать сестренку.

— И ты тоже пойдешь, — улыбнулась Рахель.

Этой ночью спалось плохо. Всем членам семьи спалось очень плохо. Полночи провел без сна Леви, глядя в ночное небо и о чем-то думая, десять раз вставала к детям Рахель — гладя и успокаивая плачущих во сне старших. Все никак не могла уснуть Луна. В эту ночь пришел лагерь, но он был пуст. Не было ни ауфзеерок, ни эсэс, ни бешено рвущихся с поводка собак. Не было вагонов на станции, толпы обреченных людей у «красного дома», не дымили трубы крематория. Ворота стояли раскрытыми, и лишь пепел в ямах напоминал о том, каким страшным местом был лагерь. Гермиона и Гарри во сне ходили по пустым баракам, глядя на то, что больше здесь никого не мучают и не убивают… Они шли и плакали, а губы обоих шевелились, поминая всех тех, кого унес Аушвиц.

***

Яд ва-Шем. Мемориал, в котором бьется, подобно последнему крику узника, память о тех, кто обрел свободу в печах крематория. Необычайно серьезные школьники выгрузились из автобуса. Сначала увидев серый треугольник, Гермиона даже не подумала о том, что видит мемориал с торца, но потом, ступая по камням галереи девушка вдруг почувствовала подступающие слезы.

Виде, демонстрирующийся на входе, будто готовило к тому, что они должны были увидеть. Внезапно увидев фотографии, Гермиона сгорбилась, упирая глаза в пол, ее права рука привычно, будто и не прошли эти месяцы, легла на рукав левой, да тревожно переглянулись взрослые и тогда заговорил Гарри, читая поминальную молитву.

— Йитгадал вейиткадаш шемэ раба, — зазвучал под сводами голос юноши, по шекам которого катились слезы.

— Беалема ди вера хирутэ… — откликнулась Гермиона. Молитва прервалась, подхваченная Леви, а девушка уже рыдала, глядя на забытые, казалось, картины.

Под сводами галереи звучал Кадиш, и у слышавших его шевелились губы, но зайдя в очередной зал, Гермиона просто упала на пол, не в силах продолжать движение — с фотографии архивной карточки, полной немецких надписей, на девушку глазами, полными ужаса, смотрела она сама. Рядом на пол опустился и Гарри, обнимая невесту, а их класс застыл в экспозиции Освенцима, пораженно разглядывая старую фотокарточку, с которой на них смотрела их соученица.

После минуты ступора, ученики израильской школ магии подбежали к Гермионе и Гарри, чтобы поддержать неожиданно так много прошедших людей. Сразу понявшие, отчего буквально воет девушка, лежа на каменных плитах музея Катастрофы. И их тепло показало подросткам, что все закончилось, но люди помнят! Помнят каждого! Тех, кого унес газ, кто был повешен, расстрелян двуногими зверьми! И осознание именно этой памяти дарило уверенность в будущем.

Луна висела на Рахели. Разглядывая материалы, побывав в Зале Имен и в детской части, девушка чувствовала, что просто сойдет с ума от того, что видела, а ведь ее старшие — они через это прошли… Чувствовать и осознавать это было непросто.

— Они помнят, любимая… — Гарри не заметил, как произнес это слово, впервые прозвучавшее именно здесь — среди замерших картин прошлого. — Наш народ помнит.

— И мы не забудем… — прошептала Гермиона. Ее держал на руках жених, потому что сама девушка идти не могла — просто не держали ноги от перенесенного всплеска.

— Никто не забудет, — твердо произнес Леви Коэн, верховный маг Израиля.

А класс сплотился вокруг этих двоих, помогая