А потом один из монстров изогнул шею, и мандариновой окраски глаза с вертикальными зрачками оказались неожиданно близко. Ящер глянул мне в лицо и клыкасто улыбнулся. Это было так страшно, что, вскрикнув, я взбрыкнул ногой и проснулся.

В ушах стоял свист, я сонно озирал водное пространство. Нас окружал все тот же бестолковый туман. Чудовища то ли уплыли, то ли остались в привидевшемся сне. Я свирепо растер лоб, уши, даже поплескал себе в лицо водой.

Что же это было? И было ли что-то вообще? Я чувствовал себя канатоходцем, балансирующим на тоненьком тросе между сном и явью. И одинаково жутким казалось сорваться вправо и влево. Привалившийся к моим ногам Вовыч громко всхрапнул, и это привело меня в чувство. Испытав облегчение, я даже погладил друга по соломенным волосам. Конечно, все было только сном. Какие, на фиг, чудовища! Подбрось нашу лоханку один только раз, и мы непременно бы затонули…

А в следующую секунду я разглядел покачивающуюся справа по борту доску. Должно быть, задремав, я выпустил ее из рук, и она шлепнулась в воду. Хорошо хоть не уплыла далеко… Кончиками пальцев я достал мокрое дерево, подтянул к корыту и извлек из воды. Вот тут страх и накрыл меня по-настоящему. Темная, видавшая виды доска оказалась подозрительно КОРОТКОЙ! И я уже знал, почему она стала такой. Пальцы мои коснулись свежего среза. Сомнений не было, некто или нечто откусило от нашей доски приличный кусок!

Я рассматривал изувеченную доску, и руки мои тряслись, как у распоследнего труса. Хорошо все-таки, что Вовыч спал. И жаль, что кареты скорой помощи, о которых рассказывала Аделаида, не дежурили сейчас на берегу котлована. Я неожиданно подумал, что пока Вовыч спит, мне как-то спокойнее. Хоть один из нас не трясся от страха и окружающих глюков. А тряслись бы оба, и прыгнули давно бы за борт. Все равно как в каком-нибудь Бермудском треугольнике…

И не к месту вспомнилось, что тетрадки Вовыча тоже действовали на меня успокаивающе. Ну прямо как таблетки какие-то. То есть когда в них царила тишь да гладь с пятерочно-четверочной россыпью, я испытывал желание быть таким же аккуратистом. Если же в тетради было грязно и пестрели негодующие надписи с двойками, я понимал, что не один я способен приводить Аделаиду в бешенство и также приходил в благостное настроение. Кстати, Вовыч на мои кляксы с подтирками тоже взирал с удовольствием. Не скрою, когда находило помутнение, мы даже давали друг другу клятвы писать чисто, грамотно и красиво. Верили ведь, чудаки, что исполним обещанное! На триста процентов верили!..

А в общем, все мои тетради оставались для меня загадкой. Конечно, не такой, как, например, затопленный котлован или угрожающий Земле астероид Апофиз, но тоже весьма заковыристой. Потому-то я и сравнивал их с тетрадями одноклассниц. К Дашке Скворцовой заглядывал, к Танюхе Дерюгиной, к Олечке Нахапетовой — да практически ко всем! И странная штука — у девчонок все было аккуратно, как в каком-нибудь музее — ровненько, чистенько и по полочкам. Заглавия четко посредине, строки не наползают друг на дружку, а буковки, как мураши, следуют дисциплинированными колоннами. И ведь вроде понимал, как надо писать, и старался, как лось последний, а все равно получался какой-то буквенный фарш. Один раз так мучился да тужился, что от старания у меня капнуло из носа. Даже не знаю, что там капнуло, но точно не слеза. И языком вовремя не сумел подхватить, — короче, вышло нехилое такое пятно. Само собой, Аделаида обвела его красным кружком и поставила знак вопроса. Тоже, верно, хотела понять, что это такое.

В общем, война с тетрадями у нас с Вовычем принимала затяжной характер. Немудрено, что появлялись свои индейские хитрости, вырабатывалась своя тактика. Вовыч, к примеру, стирал ошибки резинкой, а я бритвочкой. Ну и спорили, конечно, у кого круче получается. Все равно как спор тупоконечников с остроконечниками (это из путешествий Гулливера, кто не в курсе). И кстати, по смыслу выходило похоже. Резинка — она же круглая и, значит, как бы тупая, Ну а бритва, понятно, острая. Только в романе о Гулливере остроконечники воевали с тупоконечниками, а мы с Вовычем продолжали дружить. Еще и экспериментировали — то ножиком ошибки скоблили, то корректором замазывали. А когда совсем уж хотелось выпендриться, вырывали лист и переписывали все заново. Тяжело, конечно, зато красиво. Правда, при переписывании вместо старых ошибок появлялись новые, но это тоже относилось к разряду неистребимых загадок. Ну никак не получалось у нас за всем уследить! И пыхтели вроде, и пальцы от напряжения болели, а все равно без ошибок не обходилось. Надо, скажем, написать «подснежник», так мы писали сначала «подснежнек», потом, ругаясь, переписывали — и получалось «поднежник». На третий-четвертый раз и вовсе какие-то подкнижники-подорожники вылуплялись. Ну откуда что бралось!

Вовыч однажды раз пять вырывал страницы, пока тетрадь не закончилась. Дружок мой чуть ручку не сгрыз от отчаяния. Пришлось снова идти на уловки и вынимать скрепки из новых тетрадей, извлекать листы, хирургически точно вживлять в старые. Все равно как веточки деревьям прививать (это уже из ботаники, кто не знает).

Короче, проблемы с домашкой наблюдались у того и другого. Поэтому задания мы частенько делали вместе. Обычно — на квартире у Вовыча. У меня-то Маха давно самостоятельная, а у Вовки — Сергуня, брательничек малолетний, всего полтора года. Так что особо не погуляешь. И друг мой, как человек ответственный, точно знал, когда необходимо заступать на пост, дабы предупредить просыпающуюся Серегину сирену. Как только младенец начинал подавать голос, тут и объявлялся педагогический перерыв. Мы поднимали братца под белы рученьки, переодевали в сухое, усаживали на двухъярусный стул и подтыкали салфетку под подбородок. И ведь сколько раз уж все это проделывали, а все равно путались. У Сергуни же подбородков — штуки три, не меньше! И весь он как шарпей — в складочках да припухлостях. Красивый такой парень! И в смысле еды совсем не капризный, — готов смесить все, что дадим. Одна беда, пока готовим питье, он ложку роняет. Ищем ложку, салат летит на пол. Собираем салат, он кашу вываливает. Веселый парень, что тут скажешь! Уже и ложка не нужна, — есть-то нечего! И снова включается сирена. Поим компотом, киселем, чаем — всем, что находим на кухоньке. Суем в рот сушки, ватрушки, ложки с сахаром, — Серега энергично жует и причмокивает. У него зубов — штук десять уже объявилось, так что с жеванием дела идут бодро.

Чтобы лучше усваивалось, Вовыч обычно книгу какую-нибудь вслух читал. Что-нибудь познавательное, дабы у Сереги в подкорке мегабайты нужные откладывались. Если картинки интересные встречались, например человек в разрезе — эмбриончики какие-нибудь, Вовыч тут же демонстрировал братцу.

— Вот каким ты был! — кричал Вовка и тыкал пальцем в книгу. — Видишь? Сидел себе смирно в животике и не разбрасывался салатами.

Серега смеялся и тоже бил кулачком в картинку.

— Смия! Смия!