Как-то зимой вышел за хлебом. По дороге в булочную нужно было форсировать скользкий переход, и я в нерешительности остановился. Рядом топтался старик, который, прежде чем перейти, трижды истово перекрестился, а затем спокойно шагнул на ледок.

– Вы что же, в самом деле верите, что это Он вас перевел? – с известной долей сарказма обратился я к нему, когда мы оба благополучно перебрались на другой берег.

– Безусловно.

– И как вы это себе представляете?

– А никак не представляю. Знаю, и все.

Вот! Значит, все-таки такая крепкая вера, которая уже знание… А у меня она должна быть еще крепче, потому что мою ненаглядною зовут Вера.

– Ба! Ты где?

– Да тут я, тут, случилось чего?

– Ба, прикинь, он хочет его найти.

– Да кто? Кого?!

– Антон, этого твоего… Который на дуэль вызвал.

– Зачем?!

– Пообщаться хочет.

– Пообщались уже…

– Да нет, нормально пообщаться. Антон говорит, клевый старикан, не прячется за достойную-отстойную старость, но его просто обманули. Обычная подстава…

– Ну и дурак, что попался.

– Антон считает, типа, классная идея…

– Ты соображаешь, что говоришь! Он же мог Антона ранить!

– Да ладно! История же не знает сослагательного наклонения.

– История не знает, а я знаю. Если б не я…

– Ба, прошу тебя…

– Но где же я найду его?

– Не юли, ты все можешь. Ты же писала ему…

– Ну…

– Так дай адрес!

– Я его, кажется, выбросила…

– А если поискать?

У меня теперь в этой жизни никого и ничего. Я не то что не нужен никому, а нет даже никого, кому бы я был хоть безразличен – высшая степень ненужности. Я просто не существую для людей.

Есть такое понятие – тормозной путь. Это когда машина или поезд останавливается, но, прежде чем полностью замереть, еще продолжает какое-то время двигаться – все медленнее, медленнее… Вот я и ступил на этот путь…

Давным-давно… Обычно так сказки начинаются, а моя вот заканчивается – уже давным-давно никто ко мне не приходит, не звонит, и сами эти слова «звонок», «телефон» вообще вышли из моего обихода. Когда-то этот аппарат, словно актер, мог говорить, смеяться и плакать на разные голоса и то и дело сообщал что-нибудь. Теперь же валяется в углу, как старая плюшевая собака, и не шлет вестей. Вообще-то сие изобретение всегда мне было не по душе. Да, конечно, ретиво, быстро соединит тебя с кем угодно, но по большей части бестактно и невпопад. Вообще, с появлением телефона пропала эта выстраданная человечеством глубина и утонченность общения. Пока гонец скакал, бежал, плыл, Пенелопа или другая жили в постоянном ожидании, воспоминании и тревоге, и чувства их наливались соками фантазии и любви, а теперь…

– Вот тебе адрес, неуемный ты чел.

– Спасибо, Лизок. Я вот еще что думаю – может, к нему со шпагой пойти? Может, он меня теперь по-настоящему поучит?..

Вот уже пару месяцев (четыре? пять?) я тихо слабею, хирею, дурею. Определить же время точнее не могу, так как ни календаря, ни часов у меня давно нет – потерял. Телевизор же под замком – отвалился и куда-то закатился рычажок включателя. В общем, как выяснилось, не счастливые, а именно несчастные, изверившиеся часов не наблюдают. Потому что у них уже нет никаких упований и дел. Иной раз могу проспать сутки и двое, и тогда ночь у меня как бы удваивается, учетверяется… А то, напротив, вообще не сплю, и таким образом непомерно раздувается период, если можно так выразиться, бодрствования…

Иногда прибегаю к помощи снотворного, и что интересно! Перепробовав за последнее время кучу всяких таблеток, я вдруг заметил, что каждое снотворное навевает вполне определенные сны! Таким образом, я приноровился ставить их, как диски, с тем чтобы просмотреть то или иное «кино». Например, радедорм показывает исключительно черно-белое кино, в основном о войне. А допустим, таблетки эльзепама содержат нечто вроде тех заграничных сериалов, где такое буйство красок и страстей, что я все их выбросил. Кстати, режиссеров, не знакомых с полутонами, я бы близко не подпустил к съемочной площадке! Что же касается пантелмана, то если я по неосторожности проглочу две-три капли, то получу такие оргии вурдалаков, притом с моим участием, что потом долго не могу прийти в себя. Тоже выбросил. Вообще у меня набралось много всяких этих записей-таблеток – коллекция классической музыки (керанол), новое шведское кино (меданол) и даже несколько эротических заморочек (такие маленькие застенчивые горошины), которые я иногда, как мужчина, могу просмотреть, но не смотрю…

…А вот и Николай пришел… Кто это Николай? Сроду не знал никаких Николаев… Видно, забрел в мою голову из какой-нибудь другой. Вполне возможно, что бесхозные Николаи шатаются по расстроенным головам, как бездомные псы, в надежде, что их кто-нибудь прикормит и оставит у себя. Ну, ладно, Николаша, оставайся… Все же, ты кто? Хрен в пальто. Тогда раздевайся…

…А по вечерам стали вдруг появляться какие-то подсветки в углах глаз. Вдруг остро блеснет в темноте – вот опять!..

…Где-то слышал или читал, будто бы здорово драться канделябрами. Очень может быть.

…А все же до чего хорошо, когда не надо каждый день думать, кого бы еще наказать… Светит солнышко, порхают птички, тихо… Жизнь пронеслась как один день – мысль, прямо скажем, не новая. Но и не старая. Спрашивается, зачем же тогда спешить? Пока был юн, все рвался вперед – скорей, все успеть, не пропустить! Вся жизнь впереди!.. Потом понимаешь, что уже не вся… Потом, что не впереди. А тут еще рухнувшая Идея… Если бы я умел залить все это водкой, я бы пил и пил и в конце концов утопил бы себя и Идею, и мы поплыли бы с ней по бескрайним водам Стикса, как всадник с конем: я, обняв ее за шею, она, время от времени отфыркиваясь и косясь на меня своим лиловым глазом…

В другой раз, если еще случится родиться, ни за что не стану торопиться и даже буду нарочно растягивать эту жизнь, замедлять процесс мужания, потому что только тогда это и возможно, а как возмужал – все! Дальше – сломя голову в тартарары. И лишь перед самым концом тебя замедляют, чтобы осмотрелся и напоследок запомнил что-нибудь. Теперь понятна эта великая торжественность, замедленность стариков – идут еле-еле, говорят с расстановкой, и появляется этот светлый, изумленный взгляд – что ни говори, а предстоит неведомое. Но как уйти? Я теперь часто думаю об этом, и вот сейчас пришло в голову, что неплохо бы, как подстреленный на бегу волк, – перекувыркнулся в воздухе, и готово. И никогда не знаешь, в какой момент случится. Вот и хорошо, что не знаешь. Все знать – шагу не ступишь… Наверное, когда собираешься на этот свет, ту же панику и тот же ужас испытываешь, что при переходе на тот, и не хочешь, не хочешь… Просто мы этого не помним. О, ужас предстоящего рождения! Это удушающее протискивание через утробу в мир! А если не удастся и навеки застрянешь между мирами совсем один?! Ведь воплощения удостоятся лишь единицы! Остальные погибнут в жестокой и неравной борьбе. Сначала лишь один сперматозоид – один из миллионов! – прорвется, одному ему известно, как и куда, но и потом на каждом этапе воплощения преддетеныша будут преследовать микробы, инфекции, грубые руки повитух и другие, до конца не изученные враги. Как-то в телевизоре наткнулся на рождение крокодилов, и теперь мне понятна их вурдалачья свирепость. Маленькие, нежные детеныши, уже готовые к «высадке», послушно сидели, каждый в своем яйце, и оставалось лишь проклюнуться и добежать до весело блестевшей неподалеку полоски воды. Но лишь только они начинали проклевываться, в яйца, откуда ни возьмись, врывались свирепые муравьи и принимались выедать у малышей глаза, внутренности – все! И, только еще увидев свет, они безнадежно, мучительно погибали. Лишь немногим удалось вырваться и добежать до воды, где муравьи были уже не властны. Я был расстроен до слез…