Мадам Робертсон.

– Вы мне, я вижу, не очень рады, – усмехнулась она не без иронии. – Вы поняли, кто я?

– Вы мадам Робертсон.

– Я дочь Клемана Кутюрье, ювелира с Вандомской площади, – сказала она гневно. – Мне было шесть, когда к нам в столовую, где сидели мама, папа, мой брат и я, ворвались трое мужчин. Двое были в масках Дональда, третий в парике и черных очках. Очень высокий, худой, с горбатым носом и лицом разбойника. Этот человек угрожал моему отцу револьвером. И я знаю, где сейчас этот человек, – объявила Мюрей Робертсон, возбуждаясь все больше. – Знаю, потому что мой брат незадолго до смерти напал на его след, он был тогда в Орлеане и зашел в «Эммаус», лавку старьевщика. Бандит сидел там на продавленной кушетке и беседовал, вполне возможно, с бывшим подельником.

– Ваш брат его узнал? – удивился Спаситель.

– Он заметный, не узнать его невозможно. К тому же он не слишком изменился с того времени, когда его судили. Брат навел справки, и ему подтвердили, что это Боско Жовановик, или Жово. Он пригрелся у вас, месье Сент-Ив, а до этого был бомжом на улице. Вы знаете о его прошлом?

– Да.

Спаситель не стал уточнять, что узнавал о нем постепенно и, возможно, знает далеко не все.

– У вас есть дети, я не ошиблась? – спросила мадам Робертсон.

– Сын.

– Да? Брат говорил о трех или даже четырех.

– Это не родные. К чему вы ведете?

– Вы за них не боитесь?

– То есть?

– У вас под крышей живет человек, который напал на детей.

– Это был вооруженный грабеж.

– Нет, это был не грабеж. Это было убийство. Убийство целой семьи. Мой отец так и не смог после этого оправиться. Он умер два года спустя, а мама пережила его только на два года. Мой брат так и не жил нормальной жизнью. В «Эммаус» он зашел, чтобы купить себе одежду за три или четыре евро. Большего он не мог себе позволить. А я – возможно, вам это покажется смешным, – но я смогла выйти из депрессии только после двух лет занятий психоанализом.

– Не вижу, над чем тут можно смеяться, – сказал Спаситель очень серьезно. – Поверьте, я глубоко сожалею о том, что пережили вы и ваша семья.

Но мадам Робертсон было явно недостаточно сожалений Спасителя.

– Я хочу увидеть этого Жово!.. Этого бандита! Хочу все высказать ему в лицо! Пусть знает, сколько зла он мне причинил! И я хочу, чтобы вы тоже присутствовали, потому что я боюсь его! Да, боюсь точно так же, как боялась в шесть лет. Мне по-прежнему снится этот кошмар. Знаете, что сказал мне психолог? Что Жовановик – «извращенец с большой степенью риска рецидивов». Во время судебного следствия он не проявил ни малейшего признака раскаяния. Не вернул бриллианты и ни слова не сказал о сообщниках. Они, возможно, тоже живы. Живут в богатстве! Не заплатили за свои преступления!

По лицу мадам Робертсон потекли слезы. Как же хотелось Спасителю, чтобы она поняла: Жово из дома номер 12 по улице Мюрлен совсем не тот – да, уже не тот человек, которого она боится. Но он не знал, что сделать, чтобы она его услышала.

– Мадам Робертсон, – начал Спаситель, – я не собираюсь возражать против встречи, на которой вы настаиваете, но не думаю, что она принесет вам желанный покой. Вы увидите старика, у которого не все в порядке с головой. Он не узнает места, путает людей и не всегда знает, в каком времени находится. Я знаю, что он мучается своим прошлым. И… я даже думаю, что вы ему поможете, дав возможность попросить у вас прощения.

– Я не прощу его никогда! – сказала мадам Робертсон, и глаза ее вспыхнули ненавистью.

Она винила Жово во всех несчастьях, которые обрушились на нее после грабежа, и не в силах Спасителя было изменить ее убеждение.

– Приезжайте в следующую пятницу, – сказал он. – Я сделаю все, что могу, чтобы Жово тоже сюда пришел.

– А вы за это время хорошенько подумайте о диагнозе моего психолога: «извращенец с большой степенью риска рецидивов».

– Жово живет в моем доме три года, и у меня не было с ним никаких проблем.

А вот тут он слукавил. Они были – с солдатскими замашками Жово, с его манерой выражаться, с расизмом, гомофобией, мифоманией и жуткими рассказами, которые завораживали детей. С Жово было много проблем. Но он стал за это время другом.

* * *

Хотя следующий день был субботой, в доме номер 12 на улице Мюрлен все уже в девять часов утра были на ногах – Поль и Алиса собирались уезжать к отцу на выходные.

– Как только исполнится восемнадцать, не буду больше к нему ездить, – пообещала полыхающая Алиса, запихивая вещи в рюкзак.

– Разве ты не любишь папу? – спросил Поль с самым невинным видом, словно спрашивал: «Разве ты не любишь шоколад?»

– Я люблю свою комнату!

У их отца была трешка над его магазином фототоваров, и Алисе приходилось делить свое личное пространство с младшим братом.

– И в воскресенье вечером от папы пахнет спиртным, – прибавила Алиса с отвращением.

Брат удивленно поднял брови: лично он ничего подобного не заметил. Но в воскресенье, во второй половине дня, Поль, воспользовавшись тем, что остался один в отцовской квартире, обследовал все шкафы. В одном из них он обнаружил неслабую коллекцию бутылок, в основном с крепкими напитками. Недолго думая, он взял бутылку водки, завернул в пижаму и спрятал в рюкзак. Его приятелям, было такое дело, не удалось купить бутылку виски в супермаркете – подросткам спиртное не продавали.

С бутылкой водки «Смирнофф» Поль будет царь и бог.

Бам! Бам! Бам!

«Эй, вы там! Подъем! Жово! В комнату для свиданий!

– Кому я еще понадобился? – пробормотал Жово.

Теперь по ночам он то мучился бессонницей, то впадал в подобие сомнамбулизма.

Бам! Бам! Бам!

– Да будьте вы прокляты! Уймется он или нет, этот подонок?!

Жово обвел взглядом кабинет Спасителя. Да нет, он не в тюрьме Френ, и стучится кто-то во входную дверь.

– Нечего поднимать кипеж с утра пораньше! Добрые люди в доме еще крепко спят, – сделал внушение Жово, открыв дверь.

Дидье Жерар, генеральный директор фирмы «Роже Жерар» («Красота – подарок растений»), сразу съежился. Давненько его так не ругали, пожалуй, с детства, но тогда отец его еще и порол.

– Извините, – сказал он, – но вы сами сказали приходить пораньше. И в окне у вас горел свет.

Жово пропустил в дом «своего пациента», который приходил к нему две недели тому назад. Одна беда, он успел напрочь позабыть о молочке «Персиковая кожа», умершем ребенке, русском следе и тому подобное.

Месье Жерар уселся в то же самое кресло, что в прошлый раз, и, желая как-то смягчить сурового старца, что восседал напротив него, сразу объявил: