— Я буду проводить с тобой все каникулы, обещаю.

Пока Натаниэль готовился к отъезду, Альма следовала за ним по дому, словно тень, выдумывая предлоги, чтобы его удержать, а когда из этого ничего не вышло, стала искать причины, чтобы меньше его любить. В свои восемь лет она влюбилась в Ичимеи детской любовью, а к Натаниэлю ее привязала взвешенная любовь. В ее сердце эти люди выполняли разные функции, но были одинаково необходимы; девушка была уверена, что без Ичимеи и Натаниэля не сможет жить. Первого она любила пылко, ей хотелось видеть его каждый миг, вместе убежать в сад Си-Клифф, простирающийся до самого пляжа, с его замечательными укромными уголками, где можно изучать безошибочный язык ласк. С тех пор как Ичимеи оказался в Топазе, Альма питала себя воспоминаниями о саде и страницами дневника, сверху донизу испещренного вздохами самым мелким почерком. Уже в этом возрасте Альма проявляла фанатичное упорство в любви. А вот с Натаниэлем ей не приходило в голову прятаться в саду. Она любила его горячо и считала, что знает его лучше всех, они, бывало, спали вместе, держась за руки — в те ночи, когда Натаниэль доставал девочку из шкафа, — он был ее наперсником, ее ближайшим другом. В первый раз, когда Альма обнаружила на своем белье темные пятна, она, трясясь от страха, дождалась возвращения Натаниэля из школы и затащила в ванную, чтобы предъявить убедительные доказательства: она истекает кровью там, внизу. Натаниэль приблизительно представлял себе причину, но точно не меры, которые следовало предпринять; именно ему пришлось спрашивать у Лиллиан, что происходит, поскольку сама девушка не могла набраться смелости. Натаниэль знал обо всем, что происходит в жизни Альмы. Она скопировала для Натаниэля шифровальные ключи к ее дневнику, но у юноши не было нужды его читать, чтобы оставаться в курсе ее дел.

Альма окончила школу на год раньше Ичимеи. К тому времени они вообще не общались, но девушка чувствовала присутствие друга, потому что непрерывный монолог в ее дневнике предназначался ему — она писала скорее из привычки доверяться, нежели от тоски. Альма смирилась, что никогда его не увидит, но за неимением других друзей питала любовь трагической героини воспоминаниями о тайных играх в саду. Пока Ичимеи от зари до зари батрачил на свекольном поле, Альма скрепи сердце участвовала в балах дебютанток, как велела ей тетушка Лиллиан. Праздники устраивали в их особняке, а еще во внутреннем дворе Палас-отеля с его полувековой историей, достославным стеклянным потолком, гигантской хрустальной люстрой и тропическими пальмами в кадках из португальского фаянса. Лиллиан взяла на себя обязательство удачно выдать девочку замуж, полагая, что это будет легче, чем пристроить собственных дочерей-дурнушек, но со стороны Альмы натолкнулась на саботаж ее лучших планов. Исаак Беласко почти не вмешивался в жизнь женщин своей семьи, однако в этот раз промолчать он не смог.

— Лиллиан, охотиться за женихами недостойно!

— Какой ты наивный, Исаак! Думаешь, ты был бы сейчас на мне женат, если бы моя мать не накинула тебе лассо на шею?

— Альма совсем еще шмакодявка. Замужество до двадцати пяти лет следовало бы признать незаконным.

— Двадцать пять! В таком возрасте ей уже будет не найти хорошую партию, Исаак, — всех разберут! — отрезала Лиллиан.

Племянница пожелала уехать учиться в другой город, и тетушка в конце концов уступила. Два-три года высшего образования всякому к лицу, подумалось ей. В семье договорились, что Альма поедет в женский колледж в Бостон, а там рядом будет Натаниэль, который сможет оградить ее от опасностей и искушений этого города. Лиллиан перестала поставлять девушке потенциальных кандидатов и принялась собирать гардероб из круглых, как тарелка, юбок, жилетов и свитеров из ангорской шерсти, пастельных тонов, потому что они как раз вошли в моду, хотя и совершенно не красили девушку с костистой фигурой и резкими чертами лица.

Альма настояла, что поедет одна, несмотря на все опасения тетушки, искавшей кого-нибудь, кто держит путь в те же края, чтобы отправить ее с надежным человеком; и вот девушка вылетела в Нью-Йорк рейсом компании «Бранифф», а там собиралась пересесть на поезд до Бостона. В аэропорту Нью-Йорка она увидела Натаниэля. Родители предупредили его телеграммой, и молодой человек решил ее встретить, чтобы вместе поехать на поезде. Брат с сестрой обнялись с нежностью, накопленной за шесть месяцев с последнего приезда Натаниэля в Сан-Франциско, и сразу затараторили, обмениваясь новостями, пока чернокожий носильщик в униформе вез багаж Альмы к стоянке такси. Натаниэль, пересчитав чемоданы и шляпные коробки, поинтересовался, неужели сестра привезла одежду на продажу.

— У тебя нет права меня осуждать, ты всегда одет как денди, — ответила девушка.

— Ну как твои дела, Альма?

— Я ведь тебе писала, братишка. Ты знаешь, я обожаю твоих родителей, но в этом доме я задыхаюсь. Мне нужно обособиться.

— Ну да. На деньги моего папы?

Эта деталь от Альмы как-то ускользнула. Первым шагом на пути к независимости было получение диплома, не важно, по какой специальности. С призванием девушка пока не определилась.

— Твоя мама повсюду ищет мне мужа. А я не осмеливаюсь сказать, что собираюсь выйти за Ичимеи.

— Альма, проснись наконец! Ичимеи уже десять лет как исчез из твоей жизни.

— Восемь, а не десять.

— Выбрось его из головы. Даже в том невероятном случае, если он снова объявится и будет в тебе заинтересован, ты прекрасно знаешь, что не сможешь за него выйти.

— Почему?

— То есть как почему? Потому что он принадлежит к другой расе, к другому классу, другой культуре, другой религии, у него другой уровень достатка. Тебе нужны еще причины?

— Ну тогда останусь старой девой. А у тебя, Нат, есть возлюбленная?

— Нет, но если появится, ты первая об этом узнаешь.

— Так даже лучше. Можем изобразить, что мы вместе.

— Зачем?

— Чтобы ко мне не клеились всякие дураки.

За последние месяцы внешность двоюродной сестры переменилась: это была уже не школьница в гольфах, новый наряд переводил ее в категорию элегантных женщин, вот только на Натаниэля, хранителя всех ее откровений, не произвели впечатления ни сигаретка, ни аквамариновый костюм, ни шляпка, перчатки и туфли вишневого цвета. Альма оставалась все той же балованной девчушкой, она вцепилась в своего спутника, испугавшись нью-йоркской толчеи и грохота, и не отпускала до самого гостиничного номера.

«Поспи со мной, Нат», — взмолилась она с тем же отчаянным выражением, какое было у нее в детстве, в шкафу для рыданий; но Натаниэль уже утратил невинность, и спать с Альмой теперь означало для него