«Я тру / ежедневно / изморщенный лоб

в раздумье / о нашей касте,

и я не знаю: / поэт – / поп,

поп или мастер.

Вокруг меня / толпа малышей, —

едва вкусившие славы,

и волос / уже / отрастили до ушей

и голос имеют гнусавый.

И, образ подняв, / выходят когда

на толстожурнальный амвон,

я, / каюсь, / во храме / рвусь на скандал,

и крикнуть хочется: / – Вон!»

И Маяковский начинает сравнивать поэтическую молодёжь и себя:

«Я зубы в этом деле сжевал,

я знаю, кому они копия.

В их песнях / поповская служба жива,

они – / зарифмованный опиум…

А я / раскрываю / моё ремесло

как радость, / мастером кованную».

Не будем судить, насколько убедительны эти доводы. Но Маяковский сразу же вслед за ними объявлял приговор суда, вынесенный якобы от имени председателя ЦИК («от самого Калинина») и главы правительства («от самого товарища Рыкова»):

«Судьёй, / расцветшим розой в саду,

объявлено / тоном парадным:

– Маяковского / по суду

считать / безусловно оправданным!»

О том, как встретили эту стихотворную «Речь» харьковчане, свидетельств отыскать не удалось. Но следующее стихотворение, названное «За что боролись?», даёт основания предположить, что Владимиру Владимировичу пришлось поругаться – ведь там написано:

«И говорю я, / как поэт,

и ругаюсь, / как Маяковский».

23 февраля 1927 года министр иностранных дел Великобритании Джозеф Остин Чемберлен направил ноту советскому правительству, в которой говорилось о продолжавшемся вмешательстве большевиков во внутренние дела Англии. Министр предупреждал, что если подобная политика будет продолжена, это повлечёт за собой «аннулирование торгового соглашения, условия которого так явно нарушались, и даже разрыв обычных дипломатических отношений».

Резидент ОГПУ в Персии Георгий Сергеевич Агабеков потом написал:

«Политбюро ЦК испугалось ноты Чемберлена. Была дана директива прекратить активную работу до изменения ситуации. Вместе с тем большевики не преминули использовать эту ноту внутри СССР – началась подписка на эскадрилью “Наш ответ Чемберлену”».

А Маяковский тут же написал стихотворение «Посмотрим сами, покажем им», в котором были такие строки:

«Не думай, / чтоб займами / нас одарили.

Храни / республику / на свои гроши.

В ответ Чемберленам / взлетай, эскадрилья,

винтами / вражье небо кроши!»

Тем временем в продажу поступил второй номер журнала «Новый Леф», в котором, кроме стихотворения «Нашему юношеству», были напечатаны и другие произведения Маяковского: четвёртая часть его киносценария «Как поживаете?» и статья «Караул!». О чём они? Заглянем в одиннадцатый том собрания сочинений поэта, где помещён этот сценарий.

Он состоит из пролога и пяти частей (автор назвал их «кинодеталями»). Пролог начинается так:

«Улица. Идёт обыкновенный человек – Маяковский».

Навстречу ему шагает другой «обыкновенный человек» – «Второй Маяковский». Они встречаются, пожимают друг другу руки и, улыбаясь, приподнимают шляпы. Изо рта одного Маяковского «выпрыгивает» буква «К» (фильмы тогда были ещё немые). «Сейчас же из второго немедленно возникают слова: "Как поживаете? "»

На этом пролог завершается. Начинается первая часть:

«Дверь квартиры с дощечкой: "Брик. Маяковский"…

Кровать. В кровати Маяковский».

Он спит. Просыпается. Посылает кухарку за газетой. У газетного киоска…

«… два комсомольца. Берут газету. Разводят руками».

И возникал титр:

«О п я т ь б е з с т и х о в. С у х а я г а з е т а».

Маяковский начинает читать принесённую ему газету, и на него обрушивается поток информации. Среди неё – такая:

«Из тёмного угла газеты выходит фигура девушки, в отчаянии поднимает руку с револьвером, револьвер – к виску, трогает курок…

Маяковский… старается схватить и отвести руку с револьвером, но поздно – девушка падает на пол…

Маяковский… сжимает газету, брезгливо отодвигает чай и откидывается на стуле».

Но газета вновь обрушивает на него массу информации. Становится понятно, что пора писать стихи.

Маяковскому начинают мерещиться деньги (пачки червонцев), которые можно получить за написанные строки:

«Между стихами и червонцами появляются два пера, переходящие в белый знак равенства».

Но редактор газеты, которому Маяковский (уже во второй части фильма) приносит написанное, стихов не любит. Поэтому поэту выписывается счёт на «10 рублей авансом» (всего один червонец). Однако в кассе нет кассира, и Маяковский даже этих денег получить не может.

В третьей части Маяковский, не получивший достойного гонорара, пьёт чай с чёрствым засохшим хлебом, который…

«… не угрызть, смотрит на кусок недовольно, морщится и с отвращением кидает на пол».

Но газета тут же напоминает поэту о недавнем голоде и о демонстрациях с плакатами «Хлеб и мир». Маяковский поднимает хлеб с пола, сдувает с него пыль и кладёт в «подавляющую, богатейшую вазу».

В четвёртой части (без всякой связи с частями предыдущими) возникает дом, в котором справляют свадьбу. Внезапно (но совершенно непонятно, почему):

«В комнате переворачивают свечу, свеча поджигает портьеру, за портьерой занимается комната…

Горит дом.

Выезжает пожарная команда…

Люди окружают дом и ходят вокруг толпами».

В толпе – скучающая девушка и скучающий Маяковский. Поэт вступает с ней в разговор. «Затем берёт под руку и идут вместе». Между ними возникает взаимопритяжение, переходящее в любовь. Но после первого же свидания поэт и девушка «расходятся в противоположные стороны».

В пятой части в квартиру Маяковского приходят непрошенные гости. Он поит их чаем и под благовидным предлогом выпроваживает. Затем хватает такси и мчится на выступление. Читает с эстрады стихи и отвечает на записки. «Усталый Маяковский вваливается в комнату». Ложится в кровать. И ему снится: