Вечер иллюстрируется новыми стихами Лефов».

Обратим внимание, что против Лефа (а стало быть, и против Маяковского) готовились выступить Осип Бескин и Гроссман-Рощин. Первый был лефовцем, а второй ещё не так давно считался закадычным другом Маяковского. Видимо, бывшие друзья чего-то не поделили и на диспуте в Политехническом оказались по разные стороны баррикад.

Павел Лавут:

«Выступали не все перечисленные на афише, а Маяковский и Полонский (два основных полемиста), затем Асеев, Шкловский, Нусинов, Авербах, Левидов, Бескин.

Аудитория не вместила всех желающих.

Бой разгорелся жаркий…

Маяковский произнёс вступительное слово. Он же заключил».

Вступительное слово Маяковского было довольно продолжительным (двадцать страниц в двенадцатом томе 13-томного собрания сочинений поэта). Владимир Владимирович начал с определения существа самого диспута:

«Тема сегодняшнего дня – “Леф или блеф?”. Прежде всего нужно выяснить, что такое слова “Леф” и “блеф”, ибо оба слова в обиходе не встречаются.

“Леф” – это слово на сто процентов советское, то есть оно не могло быть составлено иначе, как только после Октябрьской революции, когда было узаконено слово “левый”, когда после войны и революции вступило в свои права слово “фронт”, и когда получило узаконенное составление слов посредством складывания первых букв нескольких входящих в него слов. “Леф” – это “Левый фронт искусств”, слово советское.

В противовес ему слово “блеф” – типично карточное… “Блеф” – это слово английских покеристов, которое показывает, что человек, не имеющий карты, запугивает, блефирует своего противника, своего партнёра. “Блеф” предполагает полную пустоту за этим словом…

Третье слагаемое этого диспута – Полонский. Перейдём к нему.

Кто такой Полонский, и почему он пишет о Лефе?»

И Маяковский решил сразу же расправиться с критиком Лефа, напомнив о той борьбе, которая существовала в середине 20-х годов между литературными группами (ВАППом, литераторами, вернувшимися из эмиграции, и Лефом). Он спросил:

«Полонский принимал участие в этой борьбе? Какая-нибудь крупица его литературной мысли на весах, перевешивающих в ту или другую сторону, была? Какой-нибудь не то что фронт, не то что фронтик, – двух гимназистов он представлял в то время? Нет, товарищи, в то время имя Полонского в литературных кругах не произносилось. И понятно: его незачем было произносить».

Низвергнув (как ему казалось) Вячеслава Полонского, Маяковский обратился к его статье о Лефе:

«Чем же вредна эта статья? Тем, что она идёт против всей современной литературной линии, которой после резолюции ЦК за художественными группировками признано право на максимальное художественное оформление и самоопределение.

Товарищ Полонский вместо этого пытается взвалить на нас вину в несуществующем комплоте…

На нас указывают, что Лефы – эпоха старая, что они не могут быть мерилом молодой советской поэзии и потому не пускают её вперёд. Есть действительно один молодой человечек, которого Леф создал, этот молодой человечек – Кирсанов».

И глава лефовцев с гордостью продекламировал посвящённые ему строки из недавно вышедшей книги молодого поэта:

«Я счастлив, как зверь, до ногтей, до волос,

я радостью скручен, как вьюгой, —

что мне с капитаном таким довелось

шаландаться пó морю юнгой».

В заключительном слове Маяковский заявил:

«Леф прежде всего есть объединение одинаково мыслящих, одинаково думающих людей и никогда на монопольное руководство не претендующих…

У нас существует очень простой способ разговора, его применил Полонский. “Меня, – говорит он, – назначил ЦК на должность редактора журнала”. Получается такая вещь: меня назначил ЦК, вы против меня, значит, вы против партии… А вы думаете, что партия нас, поэтов, как игрушек рассматривает, думаете, что нам не даются директивы? А мы кем представлены? Что же, нас Врангель придумал?»

И поэт подвёл итоги дискуссии:

«Но этот разговор о Лефе мы считаем незаконченным. Леф будет проводить свою линию ненависти к старой культуре, линию спайки с пролетарскими группировками, с пролетарскими писателями и линию обновления и новаторства на всех участках нашего культурного фронта…

На левом фронте искусства будем продолжать борьбу как один из отрядов советской культуры».

Таким образом, обе конфликтовавшие стороны обменялись ударами, но каждая осталась при своём мнении. И ещё в журнале «Новый Леф» была опубликована стенограмма обсуждения лефовцами газетных статей о них под названием «Протокол о Полонском» (фрагменты из неё мы и привели в предыдущей главе).

В автобиографических заметках «Я сам» в главке «1927 ГОД» Маяковский написал:

«Восстанавливаю (была проба “сократить”) “Леф”, уже “Новый”. Основная позиция: против выдумки, эстетизации и психоложества искусством – за агит, за квалифицированную публицистику и хронику».

Критики лефовцам тоже ответили. Об этом – Павел Лавут:

«Спустя два месяца Полонский в “Новом мире”, как бы продолжая диспут, опубликовал статью “Блеф продолжается”».

В этой статье, появившейся в пятом номере журнала «Новый мир», который выпускало тогда всё то же издательство «Известий ЦИК», говорилось:

«Я не хочу сказать, будто Маяковский – Хлестаков русской поэзии. Это было бы чудовищной недооценкой поэтической роли, сыгранной Маяковским. Я нисколько её не преуменьшаю, она очень велика. Я предлагаю лишь отделить в поэзии Маяковского то, что есть в ней лучшего и настоящего от "маяковщины", т. е. от всех тех отвратительных и смешных богемских черт…»

Павел Лавут добавляет:

«… а в журнале “Красная новь” появилось “сочинение” А.Лежнева с уничтожающим заголовком “Дело о трупе”. Автор в недостойном тоне нещадно громил “Леф”».

И вновь возникают всё те же вопросы: эти антилефовские статьи появились сами по себе или они были написаны по чьему-то указанию? Например, ОГПУ? Не создавали ли гепеушники образ поэта, преследуемого властью? И не был ли Маяковский в курсе готовившихся на него нападок, заранее предупреждённый о них Меером Трилиссером или тем же Яковом Аграновым?

Владимир Маяковский громогласно ответил всем своим критикам, разносившим в пух и прах его стихи, которые воспевали советскую власть, и статьи, в которых отдельные промахи этой власти критиковались. Ответил в стихотворении «Не всё то золото, что хозрасчёт». Оно начинается так: