Коллекция вин может представлять не меньшую ценность, чем коллекция марок, или столового серебра, или чего угодно еще. Тот, кто интересуется винами, обзаводится не просто коллекционным товаром, который со временем растет в цене, но вдобавок таким, который просто невозможно найти на рынке. Все эти вина уже куплены, а многие из них и выпиты — так что их не найти ни за какую цену. С карандашом в руке я внимательно слушал своего собеседника. Я приготовился услышать от него о трех ящиках такого-то вина, о ящике особо редкого такого-то и так далее.

— У меня четыре бутылки La Tâche шестьдесят второго года, — сказал он.

— Четыре ящика La Tâche, — повторил я. — Очень хорошо. И что вы за них хотите?

— Не четыре ящика, — сказал он. — Четыре бутылки. Я хочу $30 за бутылку. Она того стоит.

— Дальше, — сказал я.

— У меня три бутылки Chambertin-Clos de Bèze шестьдесят четвертого года.

Я начал мрачнеть.

— Расскажите мне о ящиках, — сказал я.

— Вина ящиками у меня нет, — сказал он. — Конечно, я могу поставить двенадцать бутылок в один ящик. Будет такой сборный.

Он прочитал мне весь список. Великолепные вина, подбиравшиеся в течение нескольких лет тщательно и со вкусом. Но по паре-тройке бутылок.

— Послушайте, — сказал я. — Это прекрасная коллекция. Но даже если оценить ее по максимуму, весь ваш подвал стоит примерно шесть сотен.

— Шестьсот пятьдесят — и все вино ваше, — сказал он.

— Не может быть, чтобы вы были разорены до такой степени, — сказал я. — В Техасе человек может потерять все, кроме своего дома и лошади. Должны же быть какие-то законы и в наших краях насчет того, что человек не может потерять последние двадцать бутылок вина.

— Я в долгах, — сказал он. — Так вас интересует предложение или нет? У меня ведь могут быть и другие покупатели.

— Если бы я разорился до последнего цента, — сказал я, — и они наложили бы лапу на вино, я спустился бы в подвал, открыл все бутылки и закатил такой праздник, о котором вспоминали бы еще полсотни лет.

На деле я предложил вот что. Я сказал, что привезу большой круг сыра «бри», свежего французского хлеба и штопор. Потом мы пригласим группу компанейских ребят, возьмем с них деньги за вход и проводим остатки его состояния с должными почестями.

Конечно, из этого ничего не вышло. Объявился покупатель, который предложил более значительную сумму — кажется, $730 — и все бутылки коллекционера уплыли от него одна за другой.

— И чем же ты занимаешься целый день?

Этот вопрос был обращен к Дэну, который раньше управлял счетами институциональных клиентов и фондом в одной из ведущих брокерских фирм. Биография Дэна была безукоризненной: Принстон, затем Гарвардская школа бизнеса. В последней фирме он проработал семь лет, а к приходу Большого медведя ему еще не исполнилось и сорока. Его портфели были весьма волатильными — и это сказано довольно мягко. Некоторые из них ранее демонстрировали великолепные результаты, но за волатильность ему пришлось дорого заплатить в условиях нынешнего рынка. Его личный портфель говорил о том, что хозяин — настоящий игрок: акции редко приносили результат без кредитного плеча (т. е. прибыли не росли с достаточной скоростью, если он не занимал денег и не покупал еще больше акций). Он обычно играл на рынке опционов и иногда на товарном рынке. И, хотя Дэн был партнером, т. е. пайщиком своей фирмы, было решено — «по взаимному согласию», как он выразился, — что ему следует уйти.

— Сначала было просто здорово, — сказал он. — Раньше я отсутствовал на работе только во время отпуска, чтобы провести хоть несколько дней с детьми, и так далее. Теперь я каждый день забираю их из школы, помогаю делать покупки. Я решил, что сейчас, когда Уолл-стрит проходит через период конвульсий и судорог, мне не стоит искать себе работу. New York Times я читаю каждый день. В смысле — действительно читаю. Раньше я проводил с газетой от силы десять минут. А теперь могу спокойно читать целых три часа. Я вообще-то не распространяюсь о том, что ушел с работы, — вряд ли это поможет моей репутации. На дворе стояло лето, и я каждый день ездил с детьми в парк. Лето — пора отпусков, а люди не знают, когда у тебя отпуск: в июне, июле или августе. Так что все думали, что я просто в отпуске.

Дэн умолк и через минуту продолжил свой рассказ.

— Я сходил на пару интервью, но было ясно, что устраиваться работу в тот момент неразумно. Не знаю, получил бы я работу или нет, но думаю, у меня были хорошие шансы. Но требовался переезд. Один работодатель хотел, чтобы я переехал в Хартфорд, другой — в Торонто. Я к этому не был готов. И начал задумываться: а чем вообще мне хочется заниматься до конца жизни? Может быть, с меня хватит этой финансовой суеты? Может, мне стоит попробовать себя на госслужбе? Но осенью… Осенью стало сложнее. Дети вернулись в школу, так что торчать в парке я уже не мог. Я сходил еще на пару интервью, но без особой надежды.

Я поинтересовался у Дэна, на что же он жил все это время. Он сказал, что постепенно распродал свои акции, а потом продал и свою долю в фирме, где до этого работал. Попробовал раз-другой сыграть на бирже.

Я спросил жену Дэна, нравится ли ей, что ее муж постоянно дома.

— Сначала мне это очень нравилось, — сказала она. — Да нет, не только в начале. Если твой муж работал как вол и был в постоянных разъездах, то, конечно, приятно, когда он дома во время ланча, когда он помогает с покупками, когда занимается с детьми. Но время от времени он падал духом, и тогда с ним надо было вести себя осторожно. У него случались приступы и депрессии, и гнева. Кстати, никогда не спорьте с ним насчет New York Times. Он знает каждый номер газеты наизусть.

В конце концов — а точнее, через 16 месяцев после того, как Дэн расстался со своей фирмой, — он устроился финансовым консультантом в какое-то правительственное агентство. Он решил, что на Уолл-стрит никогда не вернется.

— Там все вертится вокруг одного, — сказал он. — Заработать деньги. Много. А я хотел заработать больше остальных — кучу денег. А зачем человеку столько? Ради чего эта суета?

Как я уже говорил, некоторые брокеры умудрились упасть ниже нуля. С их клиентами такое могло произойти лишь в том случае, если бы они заняли денег больше, чем официально разрешено. Так вот, с брокерами все было очень просто. Джентльмен шел работать на фирму с мечтой о золотом яблочке, т. е. о получении с годами места партнера. Он работал до ночи, водил иногородних клиентов на хоккейные матчи, приводил фирме все новых и новых клиентов — в общем, делал все, чтобы стать партнером. Потом в один прекрасный день партнеры подходили к нему и говорили: «Родни, ты молодчага, ты добился своего, теперь каждое утро в 11.00 тебе будут подавать свежий апельсиновый сок на серебряном подносе».

Далее запускается определенный механизм. Если фирма стоит $10 млн, а они решили предоставить Родни долю в 1 %, то он должен внести $100 000. После этого он сможет начать работу над увеличением своей доли в товариществе. Конечно, если у него нет этой сотни тысяч, то старшие партнеры деньги ему одолжат. Своего рода дополнительная льгота.