Этторе не может уйти и не может остаться. Он присаживается на ограду. Зимой он провел здесь несколько недель, когда подхватил воспаление легких. Работы все равно не было, так что он ничего не упустил, но Паола выдворила его из дому, чтобы он не заразил Якопо или ее. Иногда Паола дает слабину и говорит, что им нужно больше пользоваться щедростью их богатого дяди; она слишком практична, чтобы упустить возможность заработать хоть что-то, когда им нечего есть. Но Тарано и Кардетта теперь по разные стороны баррикад, и пропасть между ними непреодолима. Этторе помнит, как однажды мать все читала и перечитывала одно из писем, которые Леандро время от времени присылал из Америки, иногда с вложенными деньгами, иногда без. В тот самый конверт были вложены крупные купюры, и мать крепко сжимала их в руке, пока вновь и вновь читала письмо. Потом, в угасающем свете дня, она подняла глаза, полные горечи, и произнесла: «Мой брат забыл, кто он есть».

Этторе встает с ограды, заходит в арочный проем, закрытый массивными железными воротами, отворяет маленькую дверку в одной из стен и осторожно поднимается по внутренней винтовой лестнице. Ступени крутые, и ему неудобно взбираться по ним с костылем. Свет проникает внутрь сквозь узкие бойницы, из которых когда-то можно было пускать стрелы, а теперь пули. Он останавливается у одной из таких бойниц, проводя рукой по ее неровному краю. Делает глубокий вдох и закрывает глаза. Перед его мысленным взором встает клуб дыма, появившийся из такой вот бойницы. Выстрел и испуганный возглас рядом с ним, глухой удар и облако мельчайших, словно утренний туман, красных брызг. Давид рухнул как подкошенный, испустив последний вздох еще до того, как коснулся земли. Никакого оружия в руках; застывшее изумление на лице. Возлюбленный Паолы, отец Якопо. Прошел почти год после бойни у массерии Джирарди. Почти год с тех пор, как Этторе пришлось пробираться домой под покровом ночи, чтобы сообщить сестре, что второй человек, которого она решилась полюбить, мертв. Якопо был тогда едва заметным бугорком под ее рубашкой, и Паола обхватила его руками, чтобы поддержать, пока она рыдала. Наверное, она знала, как неуютно ему было там.

Этторе взбирается по лестнице на крышу. Охранник, должно быть, задремал, прислонившись к парапету и поджав колени. Услышав шаги, он торопится вскочить на ноги и вскинуть винтовку, но, узнав Этторе, растерянно улыбается и машет рукой. Это юноша с добродушным лицом, светлыми волосами и приплюснутым носом. Этторе не может припомнить его имени – Карло? Пьетро? Этторе кивает и ковыляет по скату крыши к самому краю, чтобы обозреть окрестности. Насколько хватает глаз простирается каменистая равнина Мурдже – горное плато, уходящее вглубь страны и тянущееся через всю Апулию с севера на юг, словно гигантский палец. Плато достаточно высокое, и температура здесь ниже, чем на побережье, а зимой иногда выпадает снег. Но ни рек, ни проток, ни озер не видно. Этторе стоит над западной стеной фермы, и внизу зеленеет ухоженный и обильно политый огород, выделяясь ослепительно-ярким пятном среди серых и коричневых красок окружающей равнины. Маленькие томаты краснеют на раскинутых по земле ветках; есть тут и тыквы, кабачки, еще незрелые округлые баклажаны. Посередине проходит аллея, обсаженная абрикосами и миндальными деревьями, ведущая к каменной скамье в беседке, увитой розами, роняющими от жары лепестки. Этому саду сотни лет, Марчи оживила его, когда приехала сюда с мечтами о романтичной Италии, которые, впрочем, быстро рассеялись. Скамья треснула ровно посередине. Мало-помалу она обратится в прах. Воздух сегодня прозрачный, кажется, что даже у пыли нет сил кружиться на таком солнцепеке; Этторе видит, как со стороны Джои к ферме приближается фигура, облаченная в темные одежды. Задолго до того, как он может разглядеть лицо, Этторе узнает сестру, ее медленную поступь, когда она несет на спине сына. Он спешит вниз, чтобы встретить ее.

Паола ждет у ворот, обвив пальцами железные прутья, словно узница, но, увидев идущего к ней Этторе, она улыбается. Улыбка быстро гаснет, но все же успевает преобразить ее лицо, и Этторе вдруг чувствует прилив радости. Он так давно не видел, чтобы сестра улыбалась. Он притягивает к себе ее голову и прижимается губами к ее лбу, ощущая соленый вкус ее кожи.

– Ты на ногах. Ты здоров, – произносит она с явным облегчением.

– Да, скоро мне не понадобится эта штуковина. – Он улыбается и постукивает концом костыля по воротам.

– Не спеши. Пусть нога заживет.

– Хорошо, матушка.

– Брось свои шутки, просто делай, как я сказала, – велит она, но ей не удается напустить на себя строгий вид. Этторе тянется к ней и поворачивает ее за плечи, чтобы взглянуть на племянника. Малыш крепко спит, прижавшись к спине Паолы, его щеки в красных пятнах, и он начинает что-то бормотать, когда Этторе касается его лба. – Не буди его. Он проплакал полночи.

– Он заболел?

– Нет. – Паола вновь улыбается. – Два зуба режутся. Еще два, и он будет зубастей Валерио, – говорит она.

Этторе тихо смеется, в этот миг его переполняет простая радость за растущего малыша. Лицо Паолы вновь делается серьезным. Она смотрит на стены массерии, белеющие за спиной у Этторе, и в ее глазах появляется тревога.

– Входи, повидаешься с дядей и с Марчи. Ты знаешь, как она любит нянчиться с Якопо, – говорит Этторе, но она качает головой:

– Она любит его так сильно, что кажется, готова проглотить.

– Не будь такой жестокой.

– Мы успели пообщаться, когда притащили тебя сюда. Я и Пино. Леандро предлагал тебе работу?

– Любую, самую легкую на мой выбор, – раздраженно отвечает он.

– Соглашайся, – говорит она ровным голосом.

– Нет, Паола! Неужели мы будем снова и снова заводить тот же спор? Идет война, и тебе это известно лучше многих. Леандро сделал свой выбор, а мы…

– Поэте попался. У него нашли бутылку молока, спрятанную под плащом, и его уволили.

– Ну и черт с ним… идиот несчастный. – Несмотря на ее тревогу, Этторе рад, что Паоле больше не придется иметь дело с этим мужчиной.

– Валерио не может найти работу. Он стоит там, кашляя, отплевываясь и дрожа как осенний лист, и ни один сукин сын его не нанимает – и правильно делает. Он ноги-то еле таскает, не говоря уже о серпе или цепе. У нас ничего не осталось, Этторе. Ты должен согласиться.

– Я могу наняться на другую работу, на настоящую работу…

– Не валяй дурака! У тебя одна здоровая нога, а если рана снова откроется… Этторе, я чуть тебя не потеряла. Мы не можем тебя потерять. Не валяй дурака. – Ее голос звенит от страха. Этторе прижимается лбом к горячим металлическим прутьям ворот и чувствует, как они врезаются в его кожу. Он стоит молча. – Ты должен это сделать, Этторе. Твоя щепетильность не накормит моего ребенка. Пожалуйста.

Он не может заставить себя ответить, поскольку знает, что она права. Внезапно ворота превращаются в тюремную решетку, за которой он себе не принадлежит. Здесь он не волен собой распоряжаться. На несколько мгновений она сжимает его руки своими огрубевшими пальцами, прежде чем повернуться, чтобы двинуться в обратный путь. У нее внутри стальной стержень, под стать этим воротам. Ничто ее не согнет.