Сизифе» Альбера Камю. Боги осудили Сизифа на то, чтобы он толкал большой, тяжелый камень вверх по склону горы, но, как только он добирался до вершины, камень скатывался вниз, и Сизифу приходилось вновь толкать его наверх. Так он изо дня в день выполняет эту бесполезную, бесконечную, изматывающую работу, поднимая камень наверх, а потом смотрит, как тот катится вниз и вновь оказывается у подножия. Ужасная жизнь, да? Я имею в виду, если уж мы катим камень наверх, то имеет смысл построить замок или еще что-нибудь стоящее. А если ты только работаешь, работаешь и работаешь, что это за жизнь?

Но суть книги Камю — в том, что Сизиф был героем. Вместо того чтобы жаловаться: «Черт возьми, ну какой в этом смысл», он находит в своей работе интерес. «О, посмотри, что случилось в этот раз! Странно, никогда раньше не замечал этот куст. Камень в этот раз поднял много пыли, когда катился вниз по склону, разве это не любопытно? О, вот снова это произошло. И еще раз — ты только посмотри».

Берни: Одно из определений бодхисаттвы описывает его как человека, который поднимается на гору, зачерпывает ложкой снег, затем спускается и выбрасывает снег в колодец. Затем он снова поднимается и набирает ложку снега. Ты можешь спросить: «Какой смысл так напрягаться, чтобы набрать немного снега и выбросить его в колодец? И зачем вообще выбрасывать этот снег, ложку за ложкой?»

Но разве одна ложка снега похожа на другую? Говоря поэтическим языком, можешь ли ты встречать рассвет каждый раз как первый? Можешь ли ты прожить этот момент, как будто он единственный момент на свете, как будто больше ничего нет? Фильм «День сурка» — немного об этом.

Джефф: А я вспомнил книгу Виктора Франкла «Человек в поисках смысла»[54], в которой он рассказывает о своей жизни в концентрационных лагерях. Некоторые в этих условиях думали только о себе и шли на всё, чтобы выжить. Но Франкл чувствовал, что это еще и место, где рождаются ангелы и святые. Пребывая в безвыходной ситуации, он решил, что будет делать что-то свое. Эта книга очень сильно повлияла на меня.

Порой самые ужасные вещи становятся основой для роста. Грустно, что иногда такие уроки приходится усваивать раз за разом. Как будто нам нужны кошмары, чтобы отталкиваться хоть от чего-то. Из холокоста выросло понимание, что нельзя допустить повторения подобного. Если мы можем чему-то научиться из такого опыта, значит, страдания были не зря. Но, Господи, только посмотри на нашу историю! Мы учимся крайне медленно.

Недавно я снимался в фильме «Призрачный патруль», в котором есть сцена на мясокомбинате. Мы снимались прямо посреди туш, разрезанных пополам и подвешенных на крюках. Сказать по правде, это меня не сильно беспокоило в тот момент. Я только подумал: «Надо же, мы тут провели весь день, а не воняем». Придя домой, получил электронное письмо от парня, который попросил меня принять участие в документальном фильме «Единство»[55], посвященном вегетарианству. И он процитировал Толстого: «До тех пор, покуда существуют скотобойни, существуют и поля битвы». И мне показалось, что в этом есть своя истина, потому что неуважение, которое мы проявляем по отношению к животным, мы также проявляем и к людям, которых унижаем и называем врагами. Это то же самое сознание или, точнее, недостаток сознания.

Я проникся словами этого парня, но почувствовал, что мое участие будет лицемерием, потому что я всегда ел мясо. Я всегда находил удовольствие в хорошем стейке, знаешь? «Мне, пожалуйста, непрожаренный стейк с кровью, просто рога уберите». Для меня это был кусок мяса, ничего более. Каждое живое существо должно есть, чтобы выжить, но существуют разные способы это делать. Коренные американцы тоже убивали буйволов, чтобы питаться, но ритуальным образом, подчеркивая свое уважение и благодарность буйволу за то, что он отдал свою жизнь, чтобы накормить их. Не так, как мы. Если взглянуть на то, как мы обращаемся с животными, это просто бесчеловечно. И проблема в том, что мы даже не хотим смотреть; степень нашего отрицания поражает. То же самое повторяется и в наших отношениях друг с другом.

Это электронное письмо вдохновило меня, и в течение трех месяцев я придерживался веганской диеты. Мне понравилось, я даже не скучал по мясу. Но потом я заболел, прямо посреди съемок одного фильма, и мне пришлось пропустить почти две недели работы. Я подумал, что, вероятно, мне нужен животный белок. Но это было чисто мнение, и, возможно, бредовое: мой брат Бо уже девять лет как веган, так что я хочу попробовать еще раз.

Берни: Я встречался со многими, пережившими концентрационные лагеря. Один мужчина, умерший девять лет назад, запомнился мне особенно. Его звали Мариан Колодзей. Он был католиком из Польши, которого забрали в Аушвиц с одной из первых партий, и он пробыл там до конца. Его номер был 432 — маленькое трехзначное число, которое показывает, как долго он там пробыл. Вместе с первыми заключенными он построил значительную часть лагеря.

Однажды они стояли в очереди за супом и хлебом — это было все, что они ели. Мужчина рядом с ним получил свою миску супа, но солдат его ударил, так что тот выронил миску. Это был еврей, слабый, изможденный голодом, как и все. Так что Мариан поделился с ним своим супом. Нам трудно представить, какая это щедрость. Когда все вокруг на грани голодной смерти, это было почти безумием — поделиться своей похлебкой с кем-то еще. Люди убивали друг друга за кусок хлеба.

Некоторое время спустя Мариана поймали за составлением карт лагеря. Их собирались тайно передать польскому Сопротивлению. Его приговорили к расстрелу. Однако нацисты были бюрократами и педантами; на всех бумагах должна была стоять нужная подпись и печать, чтобы приговор привели в исполнение. Оказалось, что заключенный еврей, с которым Мариан поделился супом, работал в конторе, на делопроизводстве. И когда он увидел в стопке бумаг, ожидающих подписи, приказ о расстреле Мариана, то просто переместил этот документ пониже в очереди. Он проделывал это снова и снова, пока не обнаружил свидетельство о смерти другого заключенного, и тогда подменил бумаги так, что Мариан получил имя этого убитого и таким образом избежал расстрела. Убитого звали Мариан Колодзей, и именно это имя сохранил Мариан, когда был освобожден из Аушвица. Потом он говорил мне, что сам он умер в лагере, а Мариан Колодзей — выжил.

После войны этот человек стал одним