По сравнению с этим игровое пространство участников постановки оперы Моцарта будет довольно тесным. Партитура жёстко предписывает каждую ноту; строго говоря, к моменту спектакля главная игра — та, в которую играл композитор, создавая оперу, — уже позади. Однако настоящий виртуоз может играть даже в условиях строгих предписаний. Он настолько усовершенствовал своё мастерство, что, варьируя мельчайшие нюансы и полутона, может донести до нашего слуха нечто новое, никогда прежде не слыханное.

Возможно, здесь стоит высказать предположение, что при тщательном рассмотрении и изобразительные искусства можно отнести к семейству перформативных. Для живописца подмостки — это не сцена, а холст, определяющий границы его игры. Правила в ней задаёт изображаемый сюжет — и каждый наносимый мазок переформулирует эти правила. Живопись как таковая — это, безо всякого сомнения, игра, которая что-то показывает, возникая в свободе, предоставляемой пустым пространством холста, рождается во взаимодействии художника, сюжета и красок. Точно так же и скульптор обретает свободу, играя с глыбой мрамора или куском дерева.

Перформативные искусства во всём их многообразии открывают широчайший спектр возможностей для репрезентации, представления, демонстрации всякого рода. В зависимости от условий той или иной игры, каждая из них либо открывает неизмеримый простор для импровизации, либо держит её на коротком поводке драматургии и хореографии. Так или иначе, все они поддаются описанию с точки зрения трёх базовых характеристик игры: зрелищность присутствует в них по определению, однако в играх актёров, мимов, певцов, танцоров или музыкантов имеет место и взаимодействие. Что касается пространства свободы, хотя оно и выглядит то широким, то очень тесным, но неизменно присутствует во всех жанрах перформативных искусств.

Игры, которые мы до сих пор рассматривали, покоряют своей игровой невинностью и непосредственностью. Невинность этих игр связана с тем, что в них играют только по собственной воле. Смысл игры лежит в самом процессе, который не стремится к пользе или к достижению цели, ради которой происходила бы игра. По крайней мере, играющий не ставит никакой осознанной задачи, которая подчиняла бы себе игру.

Но вот теперь мы посвятим наше внимание играм другого рода, и ситуация сразу усложнится. Речь пойдёт об играх — испытаниях судьбы, или азартных играх, появившихся в качестве ответвления от культовых игр. Они обнаруживают всё те же три неизменных фундаментальных свойства — взаимодействие, свободу и зрелищность. Однако, будучи расположены в пограничных областях игрового космоса, они более беззащитны перед опасностью инструментализации. Это связано с тем, что такие игры изо всех сил хотят что-то показать или выявить, и поэтому на них мощное давление оказывает принцип «для того, чтобы». Из-за этого они более других игр склонны к редуцированию аспектов взаимодействия и свободы. Иными словами, чтобы остаться полноценными играми и не превратиться в эрзац, им, с одной стороны, необходимы чёткие правила и ограничения, а с другой — очень важно сохранить их социальный характер.

У оракула: происхождение азартных игр

Родина игр, испытывающих судьбу, или азартных игр, — это тоже культ, а точнее — оракул. Он представляет собой определённое место, на котором в определённое время на чётко очерченном игровом поле организуется определённый игровой процесс, исход которого не предопределен. Служительница оракула может бросать кости, раскладывать карты или тянуть жребий — неважно: в любом случае, совершенно неизвестно, что выпадет. Такая игра оставляет максимальный простор случаю. Именно в этом и состоит их притягательность.

Для понимания игровой сущности оракула необходимо провести ясное разграничение: изначально вне рамок игры — те, что вопрошают оракула, потому что хотят что-либо узнать. С другой стороны, есть те, кто играет в предсказательную игру, и они-то занимают место внутри поля: это жрицы или жрецы. Ищущие совета вопрошают оракула — но играют не они. Игра — прерогатива священства. Это они, священнослужители, бросают кости, тянут жребий или раскладывают карты. И как раз им, играющим, совершенно безразлично, что хотят узнать вопрошающие, толпящиеся вокруг оракула. Исход игры их не интересует.

Только потому и работает эта игра священников и жриц. Они подорвали бы доверие к себе и к самой игре, если бы садились за неё с определённой целью. Потому вопрошающему и имеет смысл прислушиваться к предсказаниям оракула, что для самих жрецов — по крайней мере, в идеале — совершенно не важно, что именно карты, жребий или кости ему скажут. Это значит, что сами играющие — священники, бросающие жребий — свободны в своей игре. И это напоминает нам, что и для игр, предсказывающих судьбу, тоже важно, чтобы игровое поле было чётко обособлено от окружающего мира: ведь на нём может проявиться что-то, что в обычном мире, по ту сторону игры, проявиться никак не может.

Игра выполняет свою роль прежде всего потому, что исход её неясен. Каков будет итог, неизвестно, и это держит в напряжении. Появившийся результат имеет вес прежде всего потому, что его никто не мог бы предсказать. Он никоим образом не детерминирован влиянием мира, лежащего вне игры. Только потому людям и приходит в голову, что через неё может говорить дух, бог или судьба.

Так было изначально, пусть даже в наше время об этом давно уже забыли. Теперь мы испытываем судьбу не у оракула, а в казино или за игровым столом: и этим-то двум интереснейшим местам мы теперь уделим внимание.

В добротном казино старой школы ещё живёт нечто от оракула, потому что, по идее, и сюда приходят, чтобы что-то узнать, а именно: на моей стороне фортуна, или же нет. Давайте посмотрим: вот вокруг рулетки сидят дамы в вечерних платьях и господа в смокингах; для игры они особым образом оделись. Однако во что они играют? Они выкладывают свои фишки на определённые поля, они делают ставки, «делают игру». На этом их возможности повлиять на её ход исчерпаны. Теперь дело за оракулом. И вот на сцену выходит особый партнёр: крупье. «Faites vos jeux, — приглашает он играющих, — делайте вашу игру». И наконец объявляет: «Rien ne va plus, ставок больше нет». Теперь он сам бросает в рулетку шар и выясняет, что скажет судьба. Сидящие вокруг игроки уже не могут влиять на происходящее. Будет видно, кто выиграл, а кто упустил удачу.

Согласно самой идее игры, денежные ставки являются её неотъемлемой частью. Они создают напряжение. Однако можно играть в рулетку и без денег. Ведь не случайно рулетка существует и как детская игра, в которую играют на условные, игрушечные деньги. Игра не теряет привлекательности, ведь её основная идея — испытание удачи — не меняется от того, настоящие ли деньги или игрушечные. Поэтому игра в казино может считаться действительно свободной, только если ситуация остаётся для играющего комфортной, то есть если он может на время игры счесть деньги, которые ставит на кон, «игрушечными» деньгами. Кто понимает, что в случае проигрыша покинет казино в долгах как в шелках — тому следует избегать игрового стола. Ведь играть по-настоящему может лишь тот, кому за пределами игрового пространства, в сущности, всё равно — выиграет он сегодня или проиграет. В реальности такие игроки — скорее редкое исключение, однако мы должны это понимать, ведь наша задача — рассмотреть идеальный случай и выявить изначальную идею казино.